Л.В. Максимов

Очерк современной метаэтики*

// Вопросы философии. 1998, № 10. С. 39–54.


1. Что такое метаэтика

Метаэтика как особая область исследований сложилась в 20-е – 30-е годы нашего века в результате экспансии аналитико-философского науковедения на территорию этики. Правда, в западной литературе историю метаэтики принято отсчитывать с 1903 года, когда появилась работа Дж.Э.Мура «Принципы этики». Для этого есть основания, поскольку именно Мур, предвосхищая последующих философов-аналитиков, сделал главным предметом своего исследования не «добро» и «долг», а рассуждения о добре и долге; свою задачу он видел не в том, чтобы дать определенный ответ на традиционные этические вопросы, а в том, чтобы прояснить сами эти вопросы и имеющиеся ответы, подвергнув их логико-лингвистическому анализу.(1) Такой подход позволил ему обнаружить присущую всей прежней этике логическую ошибку в определениях добра, названную им «натуралистической ошибкой». Однако и Мур не был изобретателем логического анализа этических понятий и суждений, здесь он шел в русле британской философско-этической традиции, так что выбор именно этой фигуры на роль основоположника метаэтики достаточно условен. Начало собственно метаэтических исследований следует связывать, на наш взгляд, не вообще с применением логического анализа к этике, а с попыткой рассмотреть эту дисциплину через призму неопозитивистской логики и методологии науки.

Сам термин «метаэтика» имеет явно науковедческое происхождение, он вошел в научный оборот вместе с метаматематикой и металогикой (но не «метафизикой»),(2) поэтому применение его, строго говоря, оправданно лишь в случае признания этики научной теорией. Однако независимо от того, отвечает ли этика критериям научности (на этот счет существуют разные мнения), она, несомненно, включает в себя понятия, рассуждения, аргументы, концепции, которые могут быть подвергнуты логико-лингвистическому анализу, так что слово «метаэтика» оказалось вполне уместным для обозначения этой аналитической деятельности и закрепилось в литературе в этом качестве. Постепенно к ведению метаэтики перешли и другие вопросы методологического плана: о предмете этики, ее структуре, функциях, а также – в силу традиционного неразличения или сближения этики и морали – о структуре и механизмах морального сознания в целом (включая его психологические компоненты). Со временем метаэтика, вслед за изменением соответствующей мировоззренческой установки в аналитической философии,(3) отказалась от былой резко «антиметафизической» направленности и нередко вводит понятийный анализ непосредственно в метафизический контекст. Вообще, все трансформации философско-аналитической мысли ХХ века нашли свое отражение в метаэтике, поэтому неверно отождествлять ее, как это нередко делается (особенно в отечественной литературе), лишь с неопозитивистской школой.

В метаэтическом исследовании пересекаются две линии анализа: одна направлена на разработку некоторого «эталонного» образа этики, на выяснение критериев и самой возможности правильного, доказательного этического рассуждения; другая – на критику реальных этических построений (конкретных учений, концепций, аргументов). Соответственно можно выделить (с некоторой долей условности) два уровня исследования – теоретический и «прикладной». Первый уровень – это поиск ответа на вопросы: может ли этика быть наукой, обладают ли этические суждения вообще когнитивным статусом, т.е. истинностным значением, и если обладают, то могут ли они быть аналитически истинными, необходимыми или только эмпирически случайными и относительными; должны ли этические рассуждения подчиняться правилам обычной, «естественной» логики, или здесь действует некая особая логика, или же эти рассуждения вообще свободны от логической регламентации и строятся лишь на психологических ассоциациях. На этом уровне анализа складываются собственно метаэтические концепции, дающие разные ответы на указанные вопросы в зависимости от принятых эпистемологических и метафизических посылок. Обычно эти концепции получают имя того философского течения, в русле которого они разрабатываются (когнитивизм и нонкогнитивизм, реализм, натурализм, интуитивизм, релятивизм, психологизм и пр.), некоторые из них имеют собственное название (радикальный эмотивизм, умеренный эмотивизм), другие же вообще не рассматриваются в качестве особых метаэтических позиций, хотя фактически являются таковыми (например, точка зрения, согласно которой в этическом рассуждении имеют силу универсальные законы логики). На втором уровне метаэтического анализа выявляются действительные, обычно скрытые схемы рассуждения, на которых основывают свои выводы те или иные этические учения, и эти схемы сопоставляются с теми логико-эпистемологическими требованиями, которые исследователь-аналитик считает обязательными для этики. В результате такого сопоставления этическое рассуждение получает позитивную теоретическую санкцию или отвергается как ошибочное.

Все теоретические коллизии в самой метаэтике, а также трудности взаимопонимания между этикой и метаэтикой прямо или косвенно связаны с решением двух ключевых проблем: когнитивного статуса этики и применимости универсальных правил логики к нормативно-этическому рассуждению. От ответа на эти вопросы зависит понимание предмета, структуры и функций этики, а также механизмов ее практического воздействия на сознание людей. Нельзя сказать, что длительные споры вокруг этих проблем завершились безрезультатно: некоторые важные положения ранней метаэтики (в частности, по поводу некогнитивной специфики нормативно-оценочных суждений и логической невыводимости моральных суждений из внеморальных) прошли основательную теоретическую проверку и приняты большинством исследователей-метаэтиков. Однако эти абстрактные теоретические положения влекут за собою следствия, в целом неприемлемые для этического сообщества, поскольку отрицание самой возможности рационального обоснования морали ставит под вопрос научный статус этики и обесценивает, лишает смысла значительную часть многовекового этического наследия. Впрочем, подобные «нигилистические» выводы сейчас уже не вызывают такого бурного протеста и моралистических обвинений в адрес метаэтики, как это было в 30-е – 70-е годы, они просто игнорируются, и этика продолжает развиваться так, как если бы никакой критики традиционных схем морального философствования не было вовсе или она была бы теоретически преодолена. Параллельно с этим продолжаются и метаэтические исследования, которые образуют вполне самостоятельную область теории (хотя формально причисляются к этике в качестве ее раздела). Пожалуй, единственный зримый результат влияния метаэтической школы – это распространившийся в современной этике (особенно англо-американской) аналитический стиль мышления с его точностью, вниманием к деталям и различным аспектам обсуждаемых проблем. Однако даже самая тщательная отделка этического здания не может компенсировать изъянов в его логико-методологическом фундаменте, от прочности которого зависит в конечном счете доказательность, обоснованность нормативно-этических выводов.

Подспудное или откровенное стремление этиков уйти из-под метаэтической критики можно объяснить тем, что она с самого начала носила негативистский, разрушительный характер. В самом деле, утверждения о научной неполноценности этики, ее всецелой субъективности или эзотеричности вряд ли могут быть основой для конструктивного взаимодействия аналитиков и этиков. Другой, более продуктивный подход, частично реализованный на последующих этапах развития метаэтики, заключается в отказе от жесткой сциентистской модели, в которую этика явно не укладывается, и выявлении ее реальной, более сложной структуры. Одна из важнейших идей, выдвинутых в русле такого подхода, заключается в разграничении нормативно-ценностных и теоретических элементов, смешение которых является главным источником методологического эклектицизма в этике. Это направление метаэтических исследований связано в большей мере с внутренним импульсом самой этики, с ее логико-эпистемологической рефлексией, чем с деятельностью сторонних логиков и науковедов, для которых этика является лишь одним из объектов анализа (в ряду прочих «объектов») и которые нередко ограничиваются лишь констатацией «несоответствия» этических рассуждений тем или иным канонам «научности».

Метаэтика не выступает судьей в этических спорах, не участвует в формировании ценностных позиций. Она выполняет упорядочивающую, систематизирующую функцию, вносит логическую дисциплину в этические споры, устраняет «избыточную сложность» этической проблематики, обусловленную не столько сложностью самого предмета этики, сколько неточностью, многозначностью ее понятий. Метаэтический анализ нужен этике в той мере, в какой решение ею практических, моральных проблем зависит от ее логико-методологического обеспечения. Разумеется, метаэтика не является набором готовых «указаний» относительно того, как этика должна строить свои рассуждения, она сама представляет собою проблемную область, в которой представлены разные подходы и концепции. Вместе с тем единая ориентация на общезначимые принципы научной рациональности позволяет представителям разных течений находить взаимоприемлемые решения, сближать свои теоретические позиции. В предлагаемом очерке рассматриваются основные темы метаэтики, прошедшие через всю ее историю и остающиеся и сейчас в центре внимания исследователей.

2. Когнитивный статус этики. Когнитивизм и нонкогнитивизм

Испытание этических (оценочных и императивных) понятий и суждений строгими критериями, определяющими их «научность», привело логических позитивистов и других философов-аналитиков первой половины нашего века к выводу, что эти языковые феномены, подобно метафизическим понятиям и высказываниям, не являются научно осмысленными, поскольку их истинность или ложность не может быть удостоверена ни эмпирически, ни логически. Но если многие положения метафизики все же могут быть истолкованы как «знание» (пусть и «спекулятивное», не подлежащее верификации и фальсификации), то ценностные этические понятия и высказывания были вообще исключены из корпуса знания (как «нереферентные», не обладающие предметным значением и не предполагающие такового) и признаны некогнитивными единицами языка. Так сложилось направление в метаэтике, получившее название «нонкогнитивизм» и противостоящее когнитивизму – позиции, которая осознала себя и конституировалась как особое течение лишь благодаря своим оппонентам.

Поскольку метаэтика в своем исходном, узком понимании ограничивается анализом языка морали (или нормативной этики), спор между когнитивизмом и нонкогнитивизмом на этом методологическом поле не касается непосредственно метафизической, эпистемологической и конкретно-научной проблематики. Для метаэтиков неопозитивистской ориентации вообще характерно интерпретировать этические концепции таким образом, будто они тоже являются «метаэтическими» и занимаются не нравственной проповедью и не объяснением морали в духе тех или иных философских и научных теорий, а только анализом моральных терминов. Поэтому аналитическая критика когнитивизма первоначально ограничивалась указанием на то, что моральные (как и прочие ценностные) суждения не являются суждениями факта и, значит, вообще не являются подлинными суждениями, так что традиционная этика не вправе претендовать на научный (и вообще когнитивный) статус.(4) Впоследствии, стремясь приблизиться к более адекватному описанию различных этических концепций и найти более разнообразные и соотносимые с реалиями морального сознания аргументы в пользу когнитивизма или нонкогнитивизма, метаэтика все в большей мере подключала к своим исследованиям понятия и представления философской классики, а также аксиологии, общей и социальной психологии, социологии, биологии и т.д.

Результаты, полученные метаэтикой на этом пути, позволяют заключить, что когнитивистский подход не ограничен одной только областью этики, он представляет собою один из важнейших методологических принципов «наук о духе», философии сознания вообще. Согласно этому принципу, все реалии человеческой психики, все формы и все содержание человеческой духовности следует трактовать как виды или этапы развития «знания», а любое проявление духовной активности – как познавательную деятельность. Тем самым в разряд когнитивных феноменов попадает не только знание в собственном, узком смысле этого слова (как идеальное воспроизведение реальности), но также и человеческие ценности, цели, нормы, предпочтения, интересы, воля, аффекты и пр. Когнитивизм почти безраздельно господствовал в истории философии, большинству мыслителей он представлялся непосредственным и самоочевидным результатом рефлексии, не нуждающимся в обосновании и даже в формулировании. Поэтому когнитивизм – не просто подход или принцип, это, скорее, общая парадигма, объединяющая на протяжении веков множество разных, нередко несовместимых по другим основаниям философских учений, так или иначе затрагивающих вопросы человеческого духа, сознания, психики.(5)

Когнитивизм опирается на ясную, привычную, испытанную в человеческом опыте, очевидную для обыденного сознания схему, которая позволяет представить ценностные позиции как истинные или ложные знания, выбор человеком нравственной позиции – как «познание добра и зла», нормативные этические учения – как «теории», стоящие в ряду прочих теорий, объясняющих мир; воспитание в духе определенных ценностей – как «обучение», или передачу соответствующих «знаний» и т.д. Когнитивизм совместим с любой эпистемологической концепцией, поэтому моралистические учения, идущие в русле этой парадигмы, нередко различаются не столько содержанием ценностных выводов, сколько своими эпистемологическими посылками, явными или скрытыми. Это дает основание классифицировать когнитивистские этические направления по схеме, принятой в философии познания: объективизм и субъективизм, абсолютизм и релятивизм, скептицизм, рационализм, иррационализм, интуитивизм, эмпиризм и пр. За этими терминами стоят не ценностные (моралистические), а теоретические концепции, по-разному толкующие природу «моральной истины», способы ее получения и доказательства; однако подобные толкования так или иначе сказываются и на ценностной позиции – на ее убедительности, прочности и т.п. Поэтому эпистемологический базис этических учений (в тех случаях, когда вообще возможно говорить о таком базисе) составляют, как правило, те концепции, которые признают объективный критерий истины; благодаря этому обеспечивается принципиальная возможность доказать общезначимость нормативных выводов. Познавательный субъективизм часто был объектом моралистической критики, поскольку при проецировании его на «моральные истины» он непосредственно превращается в нравственный релятивизм. Сейчас под эту критику попадает и нонкогнитивизм, которому также инкриминируется грех релятивизма, поскольку, отрицая вообще истинностный характер моральных суждений, он лишает нормативную этику возможности апеллировать к критерию объективной истины. Философы-моралисты обычно полагают, что негативные для нравственности последствия скептицизма и нонкогнитивизма однозначно свидетельствуют о теоретической несостоятельности, ошибочности этих концепций. В подобном смешении ценностного и познавательного контекстов как раз и проявляется когнитивизм, характерный для всей этической традиции.

Критика когнитивизма в метаэтике вначале ограничивалась, как уже сказано, констатацией «нереферентности» этических терминов и высказываний. Затем, в русле метаэтического подхода в его широком понимании, были предприняты попытки дать позитивный ответ на вопрос, что же представляют собою ценностные суждения, ценностное сознание вообще. Доминирующей методологической установкой нонкогнитивизма в поисках такого ответа явился психологизм – трактовка ценностей как феноменов психики. Психологический подход, вообще говоря, может и не противостоять эпистемологическому, а сочетаться с ним. Возможен, например, психологический анализ познавательных процессов, причем объектом такого анализа может стать сознание и поведение в целом (включая и ценностную составляющую), истолкованные в когнитивистском духе – как совокупность особых информационных процессов (на таком основании строится когнитивная психология – одно из влиятельных направлений современной психологии). Особенностью же нонкогнитивистского психологического подхода является то, что он выявляет непознавательные элементы человеческой психики – эмоции, побуждения и др., характерные именно для ценностного сознания. Эти элементы рассматриваются в качестве собственного, внутреннего компонента ценности, наличие которого как раз и выводит ценностные духовные феномены из сферы знания (и познания). Разумеется, эти феномены (интересы, моральные принципы и нормы, оценки и пр.) вполне могут быть объектом познания – философского, социологического, психологического и т.д., но сами они не редуцируемы к знанию. Такой подход позволяет учесть и описать в терминах психологии оценочно-нормативную интенцию ценностного сознания, – ту его особенность, которая недоступна для понятийного аппарата эпистемологии.

В философии Нового времени ближе всех к психологическому нонкогнитивизму в понимании механизмов морали подошли английские сентименталисты XVII-XVIII вв., особенно Юм,(6) но вполне последовательно эта позиция была выражена лишь в метаэтике ХХ века. Первой концепцией такого рода был эмотивизм в его радикальной разновидности. А.Айер, наиболее известный представитель этого течения, доказывал, что ценностные высказывания представляют собой выражения эмоций говорящего и предназначены для возбуждения соответствующих эмоций у других людей. Радикальность этой позиции состоит в том, что она полностью исключает рационально-понятийные компоненты и логические отношения из ценностных (моральных) высказываний и рассуждений. Столь упрощенная трактовка ценностного сознания оказалась неприемлемой для большинства этиков и в ходе последующей эволюции эмотивистского течения она была существенно смягчена. Так, «умеренный эмотивист» Ч.Стивенсон признавал, что моральные оценки и предписания включают в себя знание об объективных свойствах оцениваемых предметов и предписываемых поступков и что когнитивные суждения входят в число оснований, определяющих моральный выбор личности. В то же время Стивенсон сохранил основную идею своих предшественников о том, что оценки и нормы не могут быть целиком редуцированы к знанию, поскольку в их состав входят (и определяют их ценностную специфику) некогнитивные составляющие психики – эмоции. Умеренный эмотивизм в некоторой степени преодолел характерный для раннего эмотивизма (и других теорий, использующих аналитико-философский подход) методологический «лингвоцентризм», заменяющий исследование духовных реалий анализом их языковых эквивалентов; те проявления духовности, которые не отливаются непосредственно в формы языка, а реализуются в человеческих отношениях и переживаниях, остаются при этом вне поля зрения исследователя. Это относится, в частности, к психическим механизмам морали, которые лишь частично опосредствованы языковой коммуникацией: моральные чувства не обязательно имеют вербальное выражение, так же как высказывания не обязательно экспрессивны. Поэтому, начиная со Стивенсона, сторонники нонкогнитивизма искали опору своей позиции уже не столько в экспрессивной функции морального языка, сколько в обнаружении некогнитивных элементов в «психическом субстрате» морали. Тем самым спор между когнитивизмом и нонкогнитивизмом в метаэтике перешел в русло психологического анализа морального сознания. На этот спор, продолжающийся уже несколько десятилетий и породивший значительную литературу, наложило определенный отпечаток методологическое и концептуальное разнообразие современной психологии, однако основная полемика была ограничена рамками аттитюдной модели ценностного сознания. Согласно этой модели, аттитюд (позиция, установка) есть психологический аналог ценности, он понимается как потенциальная готовность субъекта к определенным оценкам и действиям в определенной ситуации, обобщенный образ которой имеется в составе аттитюда. Актуальная оценка или мотив включают в себя то или иное специфическое «переживание» или «побуждение» (например, чувство одобрения или чувство долга), которые в неактуализованном виде уже содержались в установке. Актуализация этих переживаний и побуждений в оценке или поступке происходит в том случае, если реальная ситуация, в которой находится субъект, соответствует ее идеальному обобщенному образу, заложенному в аттитюде.

Расхождение между когнитивизмом и нонкогнитивизмом проявляется в разном истолковании аффективно-конативных (чувственных и волевых) компонентов аттитюда с точки зрения их познавательного статуса. Согласно нонкогнитивизму, эти компоненты не стоят в одном ряду с идеальными образами реальности, также занимающими свое место в аттитюде; следовательно, всякая ценностная установка сочетает в себе когнитивные и некогнитивные элементы. Знание – это необходимый, но не специфический компонент ценностей, поэтому ценности нельзя трактовать как только знания о чем бы то ни было и рассматривать их формирование как исключительно процесс познания или обучения (передачи знаний). Наличие некогнитивной составляющей переводит ценности в класс особых духовных реалий, существование и функционирование которых определяется их взаимодействием с другими – социальными, природными и, может быть, «сверхприродными» реалиями.

Когнитивистский подход к этой проблеме состоит в том, чтобы доказать, что те психические состояния и акты, которые нонкогнитивисты признают «непознавательными», на самом деле относятся к разряду знаний. Поскольку аффективно-конативные феномены явно не обладают истинностным значением, психологи-когнитивисты выдвигают другие, «неистинностные» (нередко произвольные и неоправданно расширительные) критерии знания, с тем чтобы эмоции, переживания и пр. все же попали под эту номинацию. Так, в качестве когнитивного признака часто предлагается «интенциональность», или «направленность на объект» (без уточнения, в чем именно состоит эта «направленность»); а поскольку эмоции обычно интенциональны, – любовь или ненависть, например, имеют свой объект, адресованы кому-то или чему-то, – получается, что они суть «знания».(7)

Выход метаэтики в сферу конкретно-научного (психологического) исследования свидетельствует о размывании ее первоначальных границ, заданных аналитико-философской методологией. Кроме того, современная метаэтика, избавившись от прежнего антиметафизического пуризма, расширила свой предмет за счет традиционной этической проблематики, правда, переложив классические проблемы и их решения на свой язык, придав им более строгую терминологическую форму и обновив их классификацию. К когнитивизму, или «дескриптивизму», в метаэтической литературе относят те теории, которые трактуют моральное суждение как «описание факта»; соответственно тому или иному пониманию «морального факта», различают супранатуралистический и эмпирический реализм, интуитивизм и натурализм.(8) К «антидескриптивистскому» направлению, кроме эмотивизма, принадлежит также и прескриптивизм. Р.Хэар, основоположник и главный представитель прескриптивизма, солидарен с эмотивистами в том, что моральные понятия и суждения не являются описанием каких-либо «фактов», т.е. не обладают дескриптивным значением; они прескриптивны (предписательны) и потому не могут быть истинными или ложными в обычном, классическом смысле этих слов. Но какова природа прескриптивности моральных суждений? Хэар полагает, что психологическая, экспрессивистская трактовка этого свойства является иррационалистической и субъективистской, она несовместима с очевидной (или признаваемой большинством теоретиков морали) общезначимостью, универсальностью, безусловностью моральных прескрипций. Эти особенности морали Хэар вслед за Кантом истолковывает в терминах рационалистической эпистемологии: всеобщность и необходимость суть признаки аналитических «истин разума»; наличие этих признаков у моральных суждений свидетельствует об их производности от разума.(9) Если дескриптивизм не в состоянии объяснить природу прескриптивности морали (ибо «знание о фактах» не обладает побудительной силой), а эмотивизм не признает объективно-универсального характера моральных императивов (ибо чувства не могут быть источником этого свойства), то апелляция к разуму как способности одновременно и «теоретической», и «практической» позволила прескриптивизму соединить в одной концепции когнитивистскую идею объективной (априорно-необходимой) истинности и по существу нонкогнитивистскую идею побудительности моральных суждений. Признание правомерности такого синтеза предполагает согласие с основными положениями кантовской «критики» теоретического и практического разума, в том числе с постулатами о том, что универсальность («универсализуемость», как уточняет Хэар) и категоричность моральных суждений суть трансцендентальные характеристики, не поддающиеся объяснению и интерпретации в понятиях «эмпирической психологии», и что разум способен «определять волю» и тем самым превращать свои «истины» в побуждения к действию.(10) Именно эти постулаты и оспариваются теми нонкогнитивистами, которые рассматривают мораль как духовный феномен, включенный в систему естественной детерминации.

3. Структура «моральной философии». Нормативная и дескриптивная этика

Вопросы о предмете, структуре и назначении этики как особого раздела философии возникают обычно в связи с необходимостью обобщенного и систематического изложения относящегося к делу материала в словарях, справочниках и учебниках. Эти вопросы подлежат ведению метаэтики, и любой исследователь или систематизатор, отвечающий на них, вольно или невольно опирается на какой-либо из выработанных в метаэтике методологических подходов. Решающим образом на характере таких ответов сказывается выбор когнитивистской или нонкогнитивистской парадигмы.

Нонкогнитивизм, принятый в качестве методологического руководства, требует различать ценностно-нормативные и описательно-объяснительные элементы в составе того духовного конгломерата, за которым исторически закрепилось имя «этика». Авторы, следующие нонкогнитивистской установке, предпочитают применять для обозначения этой отрасли человеческой мысли более широкое и неопределенное словосочетание – «моральная философия», поскольку «этика» традиционно ассоциируется, прежде всего, с определенного рода жизнеучениями, ценностными позициями, к моральной же философии можно отнести также и ценностно-нейтральные концепции, объясняющие мораль. Впрочем, слово «этика» часто употребляется в столь же расширительном смысле, как и «моральная философия»; при этом моралистические учения, во избежание словесных недоразумений, получают уточняющее название – нормативная этика, а описательно-объяснительные концепции объединяются под именем дескриптивная этика.

Таким образом, первый шаг нонкогнитивистской структурной дихотомии – это деление этики (моральной философии) на две «дисциплины»: нормативную и дескриптивную этику.(11) Нормативная этика принадлежит ценностному сознанию, его рациональному слою. Отличительный признак нормативной этики – в том, что все ее рационализации непосредственно или в конечном счете подчинены ценностным выводам. Дескриптивная же этика принадлежит научному сознанию; она, в отличие от нормативной этики, «свободна от прескриптивных и оценочных элементов»,(12) свободна в том смысле, что эти элементы не вплетены в ее собственную рационально-понятийную ткань, а являются лишь объектом исследования. Речь идет, следовательно, не о двух разделах внутри единой «области знания», а о двух разных формах сознания – ценностной и познавательной (или «практической» и «теоретической»). Если применить этот структурно-логический критерий, разделяющий нормативную и дескриптивную этику, к реально сложившимся в моральной философии направлениям и учениям, то вряд ли какое-нибудь из них целиком разместится по одну сторону границы, поскольку практически все они содержат в себе и ценностные, и когнитивные компоненты. Каково соотношение этих компонентов, соединены они органически или механически, может показать только конкретный анализ той или иной этической концепции; общая нонкогнитивистская идея заключается лишь в том, что указанное разграничение в моральной философии имеет реальное основание.

Под признаки нормативной этики подпадает рациональная моралистика любого уровня общности: метафизика добра и зла, учение о правильной и достойной жизни, «прикладная этика» (биоэтика, этика бизнеса и пр.), а также конкретные, ситуативные нравственные поучения и аргументы. К дескриптивной этике могут быть отнесены философские и конкретно-научные теории, объясняющие природу, происхождение, историческое изменение, функции морали, ее социально-психологические и логические механизмы и т.д. В эту группу теорий должна быть включена и метаэтика, поскольку она исследует логику и язык нормативно-этического (а значит и морального) рассуждения. Правда, сам по себе этический статус дескриптивных теорий ставится под сомнение некоторыми авторами на том основании, что научное описание и объяснение морали есть задача не этики, а целого ряда самостоятельных дисциплин (социологии, психологии и т.д.), для которых мораль составляет часть их собственного объекта исследования; метафизические же объяснительные концепции вообще не следует принимать во внимание вследствие их умозрительности, «ненаучности». Моральная философия, с этой точки зрения, должна включать в себя, кроме нормативной этики, только одну дескриптивную теорию – метаэтику.(13) Столь радикальная расчистка территории моральной философии не находит поддержки большинства исследователей (включая нонкогнитивистов), и не только потому, что объяснение морального феномена традиционно принято относить к ведению этики, но и потому, что знания о морали (и «метафизические», и конкретно-научные) отнюдь не безразличны для рациональной моралистики, они входят в структуру морального рассуждения (это отмечали еще «умеренные эмотивисты»). Нонкогнитивизм, разграничивая нормативную этику (как элемент морального сознания) и дескриптивную этику (как знание о морали), не отрицает внутренней связи, взаимодействия этих частей моральной философии.

Преобладающая в этической литературе традиционная, когнитивистская трактовка предмета и структуры этики принципиально отличается от нонкогнитивистской. Многие терминологические атрибутивы, описывающие этику и ее структурные подразделения, одинаковы для обоих подходов, но смысл в них вкладывается разный. Так, термины «нормативный» и «теоретический» применительно к этике не имеют, с точки зрения когнитивизма, разделительного смысла: этика целиком, как таковая, одновременно и нормативна, и «теоретична», в ней нет особого теоретического раздела, словосочетания «нормативная теория», «моральная теория» вполне правомерны. Все содержание этики охватывается понятием «этическое знание», или «знание о морали»; под это понятие подпадают как объяснительные теории, так и моральные учения. Слово «теоретический» в определенном контексте выполняет также и разделительную функцию, но по отношению не к «нормативности» этики, а к «эмпирическому», или «прикладному», или «дескриптивному» знанию; эти термины обозначают здесь разные уровни «этического познания». Точно так же и слово «нормативный» иногда используется для проведения демаркационной линии внутри этики; в этом случае нормативная этика не противопоставляется теоретической, а обозначает особый раздел в ее составе – «науку о нормах». Метаэтика рассматривается как одна из «этических теорий», которая, как и всякая этическая теория, дает знание о морали и вместе с тем выражает и защищает определенную нравственную позицию. Специфику метаэтики когнитивизм видит в особом – «формальном» и «абстрактном» – подходе к познанию морали, в противоположность «содержательному» и «конкретному» подходу других «теорий». Тех метаэтиков, которые утверждают, что их теория, в отличие от нормативных концепций, ограничивается лишь познанием морали и в ценностном отношении «нейтральна», подозревают в сознательной или невольной проповеди «нравственного нигилизма» и т.п. То же самое инкриминируется, как уже отмечалось выше, и детерминистским научным теориям, претендующим на объяснение морали без ценностных импликаций.

В системе когнитивистских представлений понятия «этика» и «мораль», «этическая теория» и «моральная теория» трудноразличимы. Этика фактически понимается не только как «знание о морали», но и как самое мораль, т.е. она совпадает с собственным объектом познания. При нонкогнитивистском подходе подобное смешение понятий исключается, поскольку, с этой точки зрения, с моралью совпадает не этика вообще, а лишь нормативная этика; знание же о морали дает дескриптивная этика. Но и когнитивизм также обычно избегает указанного противоречия с помощью особой, расширительной трактовки самого выражения «знание о морали»: оно обозначает не только понятийное отображение морального феномена как некоторого социального или индивидуально-духовного объекта, но и знание о добре и зле, о должном и запретном и пр., т.е. «моральное знание». Тем самым этика (как «знание о морали») отождествляется с моралью («моральным знанием»).

Именно на таком, характерном для всей когнитивистской традиции, понимании морали как «знания» основывали Локк, Лейбниц и другие классики философии свои утверждения о возможности морали как строгой науки. Метафизической предпосылкой классического когнитивизма является представление об объективности добра и долга – объективности в платонистском, кантианском или натуралистском смысле. Однако стоит только допустить (вместе с метаэтиками-нонкогнитивистами), что моральные понятия и суждения не имеют объективного референта, как вся эта по-своему стройная концептуальная система разрушится и уступит место другой модели, распределяющей ценностные и когнитивные элементы этики по разным этическим «дисциплинам». Согласно нонкогнитивистской модели, один и тот же вопрос: «Что такое добро (долг, идеал и т.д.)?» имеет разный смысл для нормативной и дескриптивной этики. В первом случае этот вопрос интерпретируется как «Что является добром (долгом и пр.)?», во втором – «Какого рода вещи люди одобряют?». Отвечая на свой вопрос, нормативная этика выражает тем самым определенную моральную позицию (несмотря на то, что этот ответ – «Добро есть то-то» – по грамматической форме вполне дескриптивен). Ответы же дескриптивной этики суть описания сложившихся в обществе (или в сознании индивида) моральных, ценностных установок, происхождение и функционирование которых еще должны быть объяснены.

Когнитивистская модель обычно составляет неявную методологическую основу построения учебных курсов этики. Предполагается, что, усваивая некоторый массив «этического знания», учащийся тем самым становится носителем определенных этических (моральных) ценностей – принципов, норм, жизненных ориентаций и т.д., поскольку такое «знание» как раз и является адекватной формой бытия этих ценностей. Добру можно обучать так же, как физике или социологии. Разумеется, педагог-практик улавливает разрыв между, например, знанием долга и внутренним принятием требований долга (а тем более – поведением по мотиву долга). Для преодоления этого разрыва теоретическая педагогика предлагает повышать убедительность, доказательность этического знания, «превращать знания в убеждения», развивать интеллект учащегося и т.д. Все эти предложения идут в русле когнитивистской трактовки моральной ценности как знания. Нонкогнитивист же обращает внимание на то, что «знание о долге» не есть сам долг как ценностный ориентир и не может «превратиться» в него; такое знание есть только одна из составляющих ценностной установки (аттитюда). Этику нельзя брать как целостный учебный предмет, ее преподавание должно быть дифференцированным в соответствии с ее делением на нормативную этику (т.е. рационализированную мораль) и дескриптивную этику (знание о морали). Нормативная этика выражает и защищает моральные ценности, ее преподавание включает в себя психическую суггестию и рациональное доказательство; поэтому усвоение учащимся той или иной нормативной концепции может непосредственно повлиять на его ценностные установки. Преподавание же дескриптивной (теоретической) этики – это передача определенной «информации», сведений о морали, которые могут способствовать повышению мировоззренческой и научной культуры учащегося, но не вторгаются напрямую в его систему ценностей. Практическое значение теоретической этики состоит в том, что производимое ею знание о законах и условиях формирования и изменения морали может быть использовано для сознательного вмешательства в этот процесс с целью получения желаемого результата, например, закрепления в сознании индивида определенных нравственных установок. Теоретическая этика сама по себе не содержит конкретных методик нравственного воспитания, однако она служит методологической основой для соответствующей практически ориентированной дисциплины («теории нравственного воспитания»). Разумеется, радикальная дифференциация этики на две самостоятельные дисциплины невозможна в силу органического переплетения в ней нормативных и информативных элементов, речь может идти лишь о соответствующих акцентах: если акцентированной целью преподавания этики является получение непосредственного нравственно-воспитательного эффекта, то преобладающее место в этическом курсе должна занимать нормативная проблематика, если же преподавание этики рассматривается как составная часть общего или профессионального образования, то основное содержание курса должны составить описательно-объяснительные концепции морали. Смешение этих аспектов приводит к тому, что ожидаемые и действительные результаты преподавания этики в значительной мере не совпадают. В реальной практике преподавания эти нонкогнитивистские рекомендации почти не находят применения, поскольку в педагогической среде господствует традиционный просветительский (по существу – когнитивистский) принцип: всякое знание, а тем более знание о морали, в конечном счете благотворно для личности, нравственно возвышает ее и т.п.; следовательно, теория морали (т.е. дескриптивная этика) в качестве предмета преподавания неотличима от рациональной моралистики (т.е. нормативной этики).

В последние годы вопрос о теоретическом статусе нормативной этики нередко переносится в русло полемики между «теоризмом» и «антитеоризмом» – весьма широкими идейными течениями, привносящими в метаэтические споры новые – постмодернистские и постструктуралистские – мировоззренческие мотивы.(14) Антитеоризм, как и «классический» нонкогнитивизм, отрицает саму возможность для нормативной этики быть научной теорией, – но не потому, что ценностно-нормативные суждения не являются «знаниями», а по другим основаниям. Антитеоризм – это, по существу, чисто когнитивистская позиция; под «этической теорией» здесь понимается систематизированное знание, включающее в себя равным образом и нормативные, и дескриптивно-объяснительные элементы. Отказывая нормативной этике в «теоретичности», представители этого течения имеют в виду, что «моральный опыт» не может быть адекватно схвачен (обобщен, систематизирован) с помощью абстрактных, строгих понятий, не может быть представлен в виде единой, общезначимой и «практически эффективной» теории. Отрицание «теоретичности» нормативной этики базируется в этом контексте либо на принятии соответствующих исследовательских стратегий постмодернизма, либо на традиционной эмпирической или социологической трактовке «этического знания». «Теоризм» же, опираясь в основном на общие идеи классического рационализма, стремится опровергнуть эти основания и выводы и доказать возможность и необходимость нормативно-этической теории. Оба этих подхода суть вариации в пределах общей для них когнитивистской парадигмы; они не предлагают такой модели этики (ее предмета и структуры), которая составляла бы альтернативу уже имеющимся (и рассмотренным выше) трактовкам.

4. Логика в этическом рассуждении. Обоснование морали

Логическая проблематика составляет относительно самостоятельный блок метаэтического анализа. Внутри этого блока можно выделить два разных направления исследований: (1) анализ языка морали (с использованием принципов и подходов современной символической логики) и разработка на этой основе критериев и канонов логически правильного нормативно-этического (морального) рассуждения; (2) анализ конкретных этических концепций, учений, моральных позиций с точки зрения их логической состоятельности, соответствия правилам логики, выявление и критика логических ошибок «практической» моралистики.

Первое из указанных направлений – это, по существу, одна из ветвей логики как науки, как высокоспециализированной теоретической дисциплины. На этом уровне исследований производится формализация естественного языка морали, выявление логических свойств основных моральных терминов (добро, долг и пр.) и построение соответствующего логического исчисления. Среди таких «исчислений» доминирует деонтическая логика, использующая операторы «должно», «позволительно» и «запрещено».(15) Кроме того, в русле этих исследований и в связи с ними ставились общие вопросы о применимости к моральному рассуждению правил и норм «обычной», естественной логики мышления, о принципиальной возможности выведения моральных суждений из внеморальных посылок и т.д. Те авторы, которые принимают идею множественности логик, имеющих силу для разных предметных областей, склонны допускать, что моральный дискурс подчинен специфическим правилам вывода и что вообще «практический» (ценностный) аргумент по своей логической форме отличается от «теоретического» аргумента, или что в сфере морали действует некая «неформальная» логика.(16) Некоторые исследователи (главным образом, радикальные эмотивисты) полагали, что элементы морального рассуждения вообще не связаны логическими отношениями. Значительное место в современной логике отводится также обсуждению множества частных вопросов, возникающих при выяснении логического статуса «неистинностных» моральных высказываний – императивов, обещаний, вопросов и т.д.

Вся эта проблематика представляет интерес в основном для профессиональных логиков, она весьма отдаленно связана с реальными заботами практической моралистики. Метаэтическая критика конкретных нормативно-этических учений и аргументов обычно исходит из предпосылки о том, что моральный дискурс подчинен «естественной», общезначимой логике, основные принципы которой сформулированы еще античными мыслителями.

Цель метаэтического анализа какого-либо этического учения заключается в том, чтобы выявить действительный ход мысли этика-моралиста (нередко скрытый за неопределенными понятиями, метафорами, лакунами, ответвлениями мысли и т.п.), формализовать, схематизировать это рассуждение и затем реконструированную таким образом концепцию поверить на ее соответствие тем или иным логическим стандартам (принципу непротиворечия, правилам определения, вывода и т.д.). Классическим примером такого подхода является упоминавшаяся выше работа Дж.Э.Мура «Принципы этики», в которой эксплицированы определения «добра», спрятанные в различных этических текстах, и обнаружена общая для них логическая ошибка (нарушение правила соразмерности определяемого и определяющего терминов). В последующих метаэтических исследованиях подобного плана центральное место занимал критический анализ разных способов обоснования (или «оправдания» – justification) морали, к которым прибегают разные этические учения.(17) Каждое жизнеучение аналитик стремится представить в виде схемы, состоящей из двух логически (или квазилогически) взаимосвязанных частей: некоторого ценностного программного принципа («жить согласно природе», «возлюбить ближнего как самого себя» и т.д.) и оснований, или доводов, подкрепляющих этот принцип. Если из положений, взятых как основания, действительно логически вытекает данная ценностная установка, то последнюю следует считать обоснованной. Вопрос о том, на чем зиждутся сами эти основания, остается за пределами логического анализа.

В метаэтических работах на эту тему широко распространена точка зрения о том, что практически все имевшие место в истории этики обоснования моральных принципов содержат в себе логическую ошибку, т.е. не являются действительными обоснованиями. Наиболее частая ошибка состоит в том, что моральные, нормативно-оценочные суждения неправомерно выводятся из суждений, в которых отсутствуют моральные термины (например, положения типа «мир устроен так-то», «человек по природе своей стремится к тому-то» и пр. берутся как основания для вывода: «человек должен делать то-то»). Другая типичная ошибка традиционной этики – наличие круга в обосновании морали: доказываемый программный тезис имплицитно присутствует в числе посылок и, следовательно, остается необоснованным. Подобные ошибки, по мнению многих метаэтиков, неустранимы, т.е. не существует никакого «правильного» способа обоснования наиболее общих, фундаментальных положений, принципов морали. Этот вывод вполне созвучен концепциям этического интуитивизма и автономизма, а также социально- и биодетерминистскому подходу, согласно которому моральные ценности следует рассматривать как «факты» или реалии человеческой жизни, допускающие каузальное объяснение, но не логическое обоснование.(18) Речь идет о невозможности логического выведения моральных суждений из любых иных, внеморальных; что же касается обоснования одних моральных суждений через другие (например, частных – через общие), то такая возможность никем не подвергалась сомнению. Более того, вся практическая моралистика может быть интерпретирована как логически законное рациональное обоснование конкретных оценок и норм с помощью общезначимых принципов морали. Ошибка совершается лишь при попытке обосновать сами эти начала морали, т.е. представить их как логический вывод из некоторых метафизических или научных посылок, а не как следствие, порождение определенных объективных или субъективных факторов. Разумеется, каузальное объяснение тоже может быть ошибочным, т.е. ответ на вопрос, как и почему появились данные принципы и нормы морали, может быть неверным; но это – ошибка содержания, а не логики рассуждения. Как могло получиться, что великие философы-моралисты прошлого «не заметили» элементарной логической ошибки, лишающей их жизнеучения доказательной силы? Почему замечание Юма о том, что в каждой этической теории суждения должного незаконно дедуцируются из суждений сущего, осталось без внимания вплоть до ХХ века? Ведь Юм ссылался на простое универсальное правило, сомневаться в котором так же нелепо, как в правилах сложения и вычитания чисел. Очевидно, дело в том, что сама идея выявить логическую архитектонику метафизического или моралистического учения, редуцировать его к простому силлогизму и, таким образом, «поверить логикой метафизику нравственности», сам такой подход не характерен для философской классики, – но хорошо вписывается в методологию современной аналитической философии. Без такой редукции, позволяющей обнажить и обозреть логический каркас многопланового философского учения, невозможно увидеть его конструктивные изъяны, скрытые за толщей многозначных слов и образов.

Кроме того, даже несомненное наличие логической ошибки в составе этического учения зачастую не воспринимается гуманитарным сознанием как серьезный дефект, дискредитирующий данное учение в целом; поэтому метаэтические «открытия» не вызывают у нынешних моральных философов беспокойства за судьбу этического наследия и не заставляют их вносить коррективы в собственные концепции. За этим отношением к логике стоит определенная мировоззренческая и эпистемологическая позиция, согласно которой формально-логический дискурс – это достаточно примитивный, «рассудочный» способ познания, который не может диктовать свои условия «разуму», умозрению, творческой интуиции, мистическому озарению и пр., так что ошибки дискурса (если таковые имеются) маловажны для этического учения, они затрагивают лишь его частный аспект.(19) Однако «формальные», аналитические методы вовсе не составляют конкуренции другим («синтетическим») подходам, поэтому ставить логическую демонстрацию «ниже» или «выше» интуиции и прочих способов «постижения добра» нет оснований. Если некоторое нормативно-этическое учение подкрепляет свои ценностные положения какими-либо аргументами (явными или скрытыми), то их анализ с точки зрения общезначимых логических правил вполне уместен. И если в ходе анализа выяснится, что в аргументах содержится ошибка, то обоснование следует признать несостоявшимся. Подобный вердикт – это не интервенция из враждебного лагеря логиков-формалистов, а необходимый элемент рациональной рефлексии самой же этики.

Еще одна причина индифферентности нормативной этики к результатам метаэтического анализа заключается в том, что этик-моралист нередко не узнает себя зеркале метаэтики и потому не склонен принимать на свой счет критику ошибок, обнаруженных в ходе логической реконструкции собственного текста. Эта неузнаваемость большей частью проистекает из уже отмеченных особенностей гуманитарного сознания, которое вообще с трудом усматривает сходство, изоморфность между глубокой и сложной концепцией и ее схематической моделью. К тому же метаэтический анализ и в самом деле не всегда адекватно воспроизводит действительное движение этической мысли. Например, содержание гедонистического жизнеучения обычно редуцируется в метаэтике к формуле «Удовольствие есть единственное добро»(20) (или, что то же самое, «Моральный долг субъекта состоит (только) в том, чтобы максимизировать удовольствие»). Исходные тексты, с которыми имеют дело аналитики, дают достаточно оснований для такой трактовки, но если учесть контекстуальный смысл гедонистических учений, то нетрудно заметить, что на самом деле удовольствие никогда и никому не вменялось в моральный долг, настоящая цель этика-гедониста – оправдать «естественное» стремление человека к удовольствию перед возможным судом общепризнанной морали. Можно показать, что предлагаемые метаэтикой логические схемы эвдемонизма, утилитаризма, эволюционной этики и других учений также не вполне соответствуют их действительному содержанию. Означает ли это, что метаэтический анализ в этих случаях ошибочен? На наш взгляд, указанное несоответствие объясняется не столько дефектами интерпретации, сколько внутренними противоречиями, непоследовательностью самих этических учений: с одной стороны, они выдвигают и пытаются обосновать особые «моральные позиции» (которые как раз и являются объектом метаэтической критики), с другой – сами же фактически отказываются от них в пользу общечеловеческих моральных принципов, принимаемых без всякого обоснования. Претензии к метаэтическому истолкованию в подобных случаях оправданны постольку, поскольку оно упускает из виду имплицитные аспекты этических концепций. Это говорит о том, что исследовательское поле метаэтики остается еще достаточно широким.

5. Заключение

Главный источник устойчивой неприязни этиков к метаэтической «формалистике» заключается, на наш взгляд, в том, что метаэтика поднимает целый пласт специфических проблем, освоение и анализ которых требует значительных усилий, в то время как важность их для этики неочевидна. Действительно, в моральной философии на протяжении веков сложилась собственная проблематика, которую она разрабатывала, обходясь без специального «логического надзора»; идеи и концепции этики вписывались в духовную жизнь своего времени, а многие из них сохранили свое значение и сейчас. Реальное воздействие этих идей на общественное сознание нисколько не снижается из-за того, что метаэтика задним числом обнаруживает формальные ошибки в их обосновании. Именно это обстоятельство, по-видимому, и определяет отношение этического сообщества к метаэтике как некоей побочной области исследований, результаты которых лишь косвенно связаны с предметом этики. Сам вопрос о правоте или неправоте метаэтической критики теряет в таком случае смысл: даже если эта критика справедлива и обоснование нормативно-этических программ действительно строится большей частью с нарушением формальных требований, все равно это никак не сказывается на исполнении главной, жизнеориентирующей функции этики.

Но принять указанные допущения – значить поставить этику в ряд идеологических, а не научно-рациональных форм сознания. Безусловно, имеются черты, сближающие этику вообще (и некоторые этические учения – в особенности) с идеологией. Так, для этики (особенно в ее «нравоучительных» приложениях) убедительность защищаемой моральной позиции обычно важнее ее доказательности как таковой; более того, с целью убеждения нередко используются внерациональные методы и приемы – авторитарные, суггестивные, риторические и т.п. Подобно идеологическим учениям, этика во многих случаях исходит из изначальной незыблемости той ценностной позиции, которую предстоит обосновать, т.е. обоснование играет здесь служебную, инструментальную роль; отсюда – толерантность этики к дефектам собственной аргументации.

Однако указанное сходство этики с идеологией не касается сущностного признака последней – возведения ею частного интереса в ранг всеобщности. Этому признаку отвечают (и, значит, являются подлинно идеологизированными) лишь некоторые этические концепции – те, которые стремятся представить тот или иной особенный интерес (выраженный, например, в конкретной политической или экономической программе) в качестве объективного или общезначимого критерия нравственности. «Морально добрым является то и только то, что отвечает интересам такой-то социальной группы» – такого рода установка (хотя и редко формулируемая столь откровенно) делает соответствующую концепцию непроницаемой для логического анализа, ибо алогизм для нее органичен. Прочие же этические учения, которые в целом и определяют лицо классической моральной философии, свободны от подобной идеологической ангажированности; несмотря на ценностный характер своих заключений, они по своим методологическим ориентирам, по способам рассуждения и доказательства имеют много общего с наукой. Даже в своей ценностной предзаданности рационалистическая этика ближе к науке, чем к идеологии: фактически «заданными» для нее оказываются не субъективные интересы, а именно общезначимые положения, принципы морали (подобно аксиомам дедуктивных наук). Стандартная схема этического рассуждения представляет собою обоснование некоторой конкретной «жизненной программы» (или конкретной моральной нормы, оценки и пр.) через общезначимую мораль. На пути такого обоснования возможны и ошибки, однако они не «запрограммированы», как в идеологии, ибо конкретизация общих принципов вполне может быть логически правильной. В этом случае свойство «общезначимости» абстрактных принципов морали распространяется и на конечные выводы. Правда, природа общезначимости начал морали трактовалась в истории этики по-разному: как «объективная истинность», как идущая от разума априорная принудительность, «обязательность для всех», или как конвенция, «фактическая общепринятость», богоустановленность и т.д., и, понятно, не все эти трактовки вписываются в научное мировоззрение. Однако сама процедура обоснования в любом случае осуществляется по единым канонам рациональности, принимая которые, этика сознает себя наукой, а не идеологией. Благодаря этой рационалистической интенции нормативной этики перспективы ее продуктивного взаимодействия с метаэтикой вполне благоприятны.


(*) Работа выполнена при поддержке РГНФ (грант 97-03-04143)

(1) «...Я попытался отыскать фундаментальные принципы этического рассуждения; и именно установление этих принципов, а не принятие каких-либо окончательных решений на основе их использования можно считать главным предметом книги», – писал Дж.Мур в преди­словии к своему знаменитому труду (Принципы этики. М.: Прогресс, 1984. С.39).

(2) «Авторские права» на этот термин, по-видимому, никто не предъявлял; во всяком слу­чае, явных указаний на это нет даже в специальной справочной литературе.

(3) См.: А.Ф.Грязнов. Феномен аналитической философии в западной культуре ХХ столе­тия // Вопросы философии, 1996, №4. С.39.

(4) По словам Витгенштейна, «этика не поддается высказыванию» (Логико-философский трактат // Философские работы. М.: Гнозис, 1994. Ч.I. С.70); «Этика, если она вообще чем-то является, сверхъестественна» (Lecture on Ethics // Philosophical Review. 1965. V.74, №1. P.7).

(5) Общей философской базой разных форм когнитивизма является широко понятая идея тождества мышления (или духа) и бытия, – тождества онтологического или эпистемологиче­ского. Эта идея, объединяющая такие разные течения, как платонизм, панлогизм, витгенштейни­анство, материалистический реализм и пр., побуждает философа искать в человеческой духов­ности проявления или проекции бытия. Примером когнитивистского подхода является домини­ровавшая в советской философии сознания «ленинская теория отражения». Особенность этой теории – расширительное применение принципов эпистемологического реализма: все субъек­тивно-духовное истолковывается, по существу, как познавательное отражение объективно-мате­риального; важнейшее положение марксистского социального детерминизма «общественное бытие определяет (детерминирует) общественное сознание» трансформируется в формулу «общественное сознание отражает общественное бытие»; идеология, политические и нравствен­ные установки, человеческие интересы оказываются «более или менее верным отражением» экономического базиса и т.п. Правда, в силу многозначности слова «отражение» (и его ино­язычных аналогов, производных от латинского reflexio), обозначающего не только познаватель­ное воспроизведение, но и каузальную зависимость вообще, теория отражения интерпретиру­ется также и в социально-детерминистском духе; в результате два разноплановых подхода – социальный детерминизм и «реалистический» когнитивизм – смешиваются и нередко подменяют друг друга. (Более того, отражение понимается еще и как процесс и результат всякого взаи­модействия, благодаря чему теория отражения выступает также в роли философской онтоло­гии. «Отражение – свойство всей материи»; «все отражается во всем» – в этих формулах теория познания материалистического реализма «онтологизирована» и эклектически соединена с «диалектическим» принципом всеобщей связи явлений).

(6) Юм связывал нравственность с «аффектами» и «действиями», полагая, что к этим пси­хическим феноменам неприменимо понятие истинности и ложности; поскольку же «разум есть открытие истины или заблуждения», он – как инструмент познания – «инертен» и «не может быть источником добра и зла» (см.: Юм Д. Трактат о человеческой природе. М.: Канон, 1995. Т.2. С.215-216). Однако, усматривая побудительную и оценочную специфику морального меха­низма в наличии особых «чувств», обусловленных «естественной организацией» человека, Юм не проводил ясного различия между некогнитивными чувствами-аффектами (переживаниями, воле­выми актами – sentiments, feelings и пр.) и когнитивными чувствами-впечатлениями (senses); «акты видения и слышания» он относил вместе с «любовью и ненавистью» к одному классу пси­хических явлений – «перцепциям» (там же, с.214); тем самым он оставлял определенное место для когнитивистской трактовки аффектов и, следовательно, моральных оценок и норм. Факти­чески антикогнитивизм Юма направлен лишь против рационалистического (но не эмпиристского) когнитивизма в трактовке морали.

(7) См.: Deigh J. Cognitivism in the theory of emotions; D’Arms J. and Jacobson D. Expressivism, morality, and the emotions // Ethics. An International Journal of Social, Political, and Legal Philosophy. V.104. № 4. July 1994. – В этих статьях подробно изложены и проанали­зированы аргументы когнитивизма и нонкогнитивизма в психологии эмоций.

(8) См.: Smith M. Realism; Dancy J. Intuitionism // A Companion to Ethics. Ed. Singer P. Oxford, Cambridge (Mass.), 1993

(9) См.: Hare R. Objective Prescriptions // Ethics. Cambridge, 1993; Hare R. Universal Pre­scriptivism // A Companion to Ethics. – Поскольку прескриптивизм интерпретирует мораль в терминах рационалистической теории познания, эту метаэтическую концепцию (как и моральную философию Канта) можно считать особой разновидностью когнитивизма, хотя она и отрицает существование «моральных фактов». См. напр.: Gewirt A. The Justification of Morality // Philosophical Studies. Dordrecht, 1988. V.20, No 4.

(10) Одним из главных аргументов в пользу когнитивистского отождествления знаний и ценностей служит ссылка на тот очевидный для обыденного сознания и подкрепленный автори­тетом многих крупных философов (но не подтверждаемый данными психологии) «факт», что разум есть особый, суверенный источник ценностных установок, что он руководит поведением человека, будучи в то же время и познавательной способностью.

(11) См.:Normative vs. descriptive ethics//International Encyclopedia of Ethics. Ed. J.K.Roth. London; Chicago, 1995. – Термин «дескриптивный» в данном сочетании не очень удачен, по­скольку наводит на мысль, будто речь идет лишь об эмпирическом описании моральных ценно­стей и их многообразных проявлений в поведении, обычаях и пр. (именно это узкоспециальное значение данного термина и имеется в виду, когда «дескриптивной этикой» называют этно­графию нравов). Однако те, кто ставит «дескриптивное» в оппозицию «нормативному», факти­чески отождествляют его с познанием (или знанием) вообще, включающем и эмпирически-описа­тельный, и теоретически-объяснительный уровни. Нередко в том же широком значении, совпа­дающем с «познанием вообще», используется и термин «теория», но он настолько многозначен, что может выполнять свою разделительную («антинормативную») функцию только в сопровожде­нии специальных оговорок (см.: Forrow D. Against Theory: Continental and Analitic Challenges in Moral Philosophy. Routledge: N.Y.; London, 1995. P.1).

И еще одно терминологическое замечание: не следует смешивать «дескриптивность» как характеристику знания (в его отличии от ценности) с «дескриптивизмом» как особой редукцио­нистской позицией, приписывающей ценностям статус знаний (см. предыдущий раздел данной статьи).

(12) Normative vs. descriptive ethics//Ibid. P.622.

(13) См., напр.: Copp, D. Metaethics//Encyclopedia of Ethics. Ed. L.C.Becker. Chicago; L.: St. James Press, 1992. P.790; Ethics//International Encyclopedia of Ethics. Ed. J.K.Roth. London; Chicago, 1995. P.281.

(14) См.: Forrow, D. Against Theory: Continental and Analitic Challenges in Moral Philosophy. Routledge: New York and London, 1995.; Jamieson, D. Method and moral theory// A Companion to Ethics, 1993.

(15) В качестве особой дисциплины (в рамках модальной логики) деонтическая логика сло­жилась еще в 20-е гг. нашего века, но она продолжает разрабатываться и сейчас (хотя и не столь интенсивно, как прежде). Свой вклад в развитие этой теории внесли многие видные ло­гики (Й.Йоргенсен, фон Вригт, Я.Хинтикка и др.); библиография деонтической логики насчиты­вает многие сотни работ. (См., в частности: Deontic Logic: Introductory and Systematic Readings. N.Y.: Humanities Press, 1971; New Studies in Deontic Logic: Norms, Actions, and the Foundations of Ethics. Dordrecht: Reidel, 1981).

(16) См.: Feldman, F. Doing the Best We Can: An Essay in Informal Deontic Logic. Dord­recht: Reidel, 1986; Meyer M. From Logic to Retoric. Amsterdam; Philadelphia, 1986; Walton, D.N. Practical Reasoning: Goal-Driven, Knowledge-Based, Action-Guiding Argumentation. Savage, Md.: Roman and Littlefield, 1990.

(17) См., напр.: Sprigge T.L.S. The rational foundations of Ethics. L., N.Y., 1987; Gewirt A. The Justification of Morality // Philos. studies. Dordrecht, 1988. V.20, No 4; Ethics and Justifica­tion. Edmonton etc.: Acad. printing a. publ., 1988; Максимов Л.В. Проблема обоснования мо­рали: Логико-когнитивные аспекты. М.: Филос. об-во, 1991.

(18) Различие между причинным объяснением и логическим обоснованием ценностей явля­ется одной из важных тем метаэтических исследований (см.: Copp, D. Explanation and Justification in Ethics//Ethics. An International Journal of Social, Political, and Legal Philosophy. 1990. V.100. P.237-258; Максимов Л.В. Причинное объяснение и логическое обоснова­ние//Философские науки. 1986. № 3).

(19) Следует также отметить, что логику как собственную, внутреннюю регуляцию мышле­ния часто смешивают с логикой как особой областью знания, ошибочно заключая из этого, что логика (подобно, например, физике) вообще есть дело узких специалистов и не имеет прямого отношения к этике и другим гуманитарным дисциплинам.

(20) См.: Мур Дж. Принципы этики. М.: Прогресс, 1984. С.125.