Р.Г. Апресян

Гражданское общество: участие и ответственность

Неконцептуальный сборник / Отв. ред. Р.Г.Апресян. М.: Аслан, 1997.


Идея гражданского участия предполагает включение или вовлечение управляемых в управление – управление общественными делами, а также, насколько это возможно, государственными делами. По сути дела речь здесь идет о децентрализации и распределении политической власти. Идея гражданского участия – одна из основополагающих в концепции демократии. Можно сказать, она знаменует переход от классической либеральной концепции «минимума государства» к основанному на принципе плюрализма обществу благосостояния. Этот переход, по-видимому, явился ключевой структурной предпосылкой развития широкого и разнообразного гражданского участия в западных демократических странах. Возможно, это связано с тем, что в обществе благосостояния граждане оказываются более зависимыми от государства, и более готовыми к активным политическим действиям в ответ на неспособность государства предоставлять ожидаемые услуги. В развитом гражданском обществе эти действия по необходимости носят коллективный характер: воздействие на государство оказывается эффективным, если опосредовано акциями профессиональных союзов, групп интересов и групп гражданского действия, политических партий.

Вместе с тем, наоборот, формирование в середине ХХ столетия на базе гражданского общества современной демократической модели политического управления можно рассматривать как результат политической активности граждан на всех уровнях общества. Одним из наиболее значительных примеров такого рода было движение за гражданское равноправие в США в шестидесятые годы, фактически положившее конец системе «структурного», то есть институционально закрепленного расизма. По существу это было движение протеста, во многих своих моментах опосредованное массовыми акциями гражданского неповиновения и значит нелояльности. Другой вопрос, что объектом нелояльности была не политическая система США в целом, а отдельные ее элементы, которые и подверглись в результате этого движения радикальным изменениям .

Как таковая идея гражданского участия поддерживается всеми. Однако стоит поставить вопрос о реальных политических и правовых механизмах участия граждан в управлении общественными делами, как станет очевидным, что реализовать эту идею отнюдь не просто.

Во-первых, идея гражданского участия основывается на признании конституционного права каждого гражданина в демократическом обществе (за исключением случаев, оговоренных в законе) на равную политическую свободу в отношении к политическим процессам. Другой вопрос, весьма важный, что управление и политическое управление, в частности – это профессиональная деятельность, требующая специальных знаний, навыков и умений. «Власть – народу!», если это не популистский лозунг или выражение политической безответственности, не означает, что во власть входят кухарка или рабочий, пусть даже и политически грамотные; государственный опыт пролетарских диктатур в ХХ веке вполне продемонстрировал, чем это чревато. Речь идет о том, что интересы всех слоев общества должны быть представлены в политическом процессе и учитываться при принятии решений.

Во-вторых, речь идет не об управлении обществом вообще или в целом – это функция правительства. Речь идет о включенности граждан в обсуждение и разработку политических, социально-экономических, культурных программ и проектов, влиянии на принятие решений и контроле за их исполнением, о самоуправлении на «низовом» (местном) уровне. Но именно все это и предполагает перераспределение власти и закрепление этого перераспределения в политико-правовых механизмах.

Отсюда, в-третьих, не удивительно, что идея гражданского участия, переосмысленная в терминах перераспределения политической власти, может встречать явное или неявное, но упорное сопротивление со стороны самой власти. Это сопротивление тем более не затруднительно для власти, что сами граждане и как индивиды, и как представители групп интересов, и как ассоциированные в общественные организации и сообщества не готовы к действенному гражданскому участию. Апатия и скепсис, слабая мотивированность по отношению к общественным проблемам, а также недостаток знаний и опыта, – препятствуют участию граждан в общественных делах, в принятии политических решений. Это – общая проблема демократических стран, в том числе развитых и имеющих длительный политический опыт. В пост-тоталитарных обществах эта проблема усугубляется сложившимися стереотипами, в соответствии с которыми общественная активность воспринимается как выражение либо конформизма и карьеризма, либо внутренней несвободы, зашоренности кругозора, «идейности».

Коль скоро гражданское участие касается отношений граждан к власти, влияния на власть и включенности во власть, необходимо понять гражданское участие в разнообразии его проявлений и ущемлений.

 

Разнообразие гражданского участия

В пост-тоталитарных обществах гражданское участие воспринимается как один из путей к политическому, социально-экономическому и культурному плюрализму, к самоуправлению. Однако в обществах развитой демократии проблема гражданского участия также рассматривается как насущная и актуальная проблема. С развитием гражданского участия связывается преодоление тех трудностей, которые переживает система представительной демократии, далеко не всегда гарантирующая реализуемость фундаментальных принципов демократии, а именно, индивидуальной свободы и политического самоуправления. Как показывает опыт разнообразных гражданских инициатив, например, в сфере защиты окружающей среды в ФРГ, посредством гражданского участия может компенсироваться неэффективность системы представительства в обеспечении реализации общих интересов, равенства граждан и их доступа к влиянию на политический процесс. По данным германского Института прикладных социальных исследований (INFAS), в общественном мнении гражданские инициативы, направленные на сохранение окружающей среды, вызывают существенно большее доверие, чем какие бы то ни было государственные акции такого рода .

Дело в том, что традиционные политические партии все менее способны выполнять функцию представительства широкого спектра общественных интересов. Это обусловлено тем, что главные политические партии фактически уже слились с основными группами интересов, с одной стороны, и с различными властными структурами государства, с другой. Одновременно, внутри самих партий определяющая роль в выработке программ, стратегии и тактики политических кампаний принадлежит лидерам и центральному аппарату. И хотя в принципе любой рядовой член партии может пробиться в высшую иерархию, сама партийная «номенклатура» во многом независима от первичных организаций в развитии партийной политики. Если посмотреть на процессы партийного строительства в современной России, то можно увидеть, что при всей неразвитости партийных структур, в жизни российских партий легко прослеживаются те же тенденции: отрыв вошедших во власть (пусть даже только законодательную) партийных представителей от партийной массы; так или иначе это проявляется с началом каждой предвыборной кампании.

В развитии гражданского участия в странах традиционной демократии имеются и другие проблемы. Американская исследовательница и эксперт в области гражданского участия Ш. Арнстайн указывает на то, что в реальности социального опыта действительное гражданское участие сплошь и рядом соседствует с символическими и иллюзорными формами привлечения граждан к решению социальных проблем . И в развитых демократических обществах власть стремится избавиться от контроля со стороны граждан, заморочить им голову, выхолостить их активность, или хотя бы переключить активность на второстепенные и малозначащие проблемы.

Так, фактическое отвлечение людей от гражданского участия осуществляется посредством манипуляции, когда под видом гражданского участия власть вовлекает людей в консультативные комитеты, где с ними проводится «просветительская» работа и организуется их поддержка. В комитеты могут демонстративно приглашаться активисты и лидеры гражданских групп с тем, чтобы у власти был повод показать обществу, насколько она демократична. В действительности эти комитеты не обладают никакими полномочиями, и гражданское участие фактически беззастенчиво подменяется «работой с общественностью». Этими комитетами, конечно, руководят доверенные люди власти, в них не обсуждаются реальные проблемы, а если и устраивается подобие обсуждения, членам комитета не предоставляется существенная информация. Либо же власть проводит профилактическую работу на местах – с группами недовольных и с отдельными правдоискателями. При этом главной ее целью является не уяснение действительной проблемы и ее совместное с гражданами решение, а успокоение граждан, снятие недовольства, затушевывание конфликта или устранение непосредственных его поводов.

Другим характером отличается взаимодействие власти с гражданами в процессе их информирования, изложения в прессе или при прямых контактах тех проблем, которые власть рассматривает как острые и актуальные, и программ, направленных на их преодоление. Несомненно, своевременное информирование граждан об их правах, обязанностях и возможностях является непременным условием ответственного гражданского участия. Однако властям бывает выгодно сводить гражданское участие к информированию, не оставляя никаких условий для обратной связи и для развития диалога. Увлекаясь техническими деталями, пустопорожними обзорами различных точек зрения, идеологической полемикой с политическими оппонентами, обсуждением малозначительных тем и уклончивыми ответами на вопросы по существу, опытные политики и чиновники, в первую очередь, пресс-секретари и специалисты по «паблик рилэйшнз», превращают встречи с общественностью в передачу информации. К тому же информация может предоставляться лишь на последнем этапе разработки какой-то программы, что не дает людям никакой возможности, включившись в нее, представить в ней свои интересы.

Другое дело, когда граждане имеют возможность сами выступать в роли консультантов по каким-то пунктам разрабатываемых властью программ. Но само по себе консультирование не гарантирует того, что идеи и интересы граждан будут приняты к сведению. Если граждане не могут воздействовать на какую-то программу на этапе ее разработки и принятия решения, участие остается лишь демонстративным ритуалом, а граждане оказываются статистами, то есть не принимаются во внимание в качестве действительно граждан. Так же может иметь определенное положительное значение включение «представителей общественности» в какие-то, обладающие реальными функциями, комиссии и комитеты, например при местных законодательных органах власти. Однако обладая большинством мест в этих органах, политические элиты легко могут нейтрализовать участие граждан во вспомогательных комиссиях и комитетах, даже когда те оказываются допущенными к разработке программ: принятие решения остается за власть имущими (будь то депутаты или сотрудники аппарата). Тем не менее, это уже, пусть и слабые, но тем не менее реальные формы гражданского участия.

В развитой и эффективной форме гражданское участие проявляется на уровне открытого партнерства власти с гражданами, действенного представительства интересов граждан в органах власти, продуктивном гражданском контроле за властью. В этих случаях можно говорить о том, что политическая власть децентрализуется и перераспределяется в процессе переговоров между гражданами и власть предержащими. Последние идут на то, чтобы поделиться прерогативами разработки и принятия решений, а стало быть, и ответственностью. На основе взаимодействия политиков и граждан могут создаваться совместные политические комиссии, рабочие группы, группы для разрешения конфликтов. Но такое взаимодействие, и тем более эффективное взаимодействие, возможно лишь при условии, что сами граждане выступают не как индивидуальные «представители общественности», а объединенные в группы гражданской инициативы, гражданские (общественные) организации, имеющие достаточную интеллектуальную, техническую и финансовую базу. Например, как свидетельствует развитый в этом отношении американский опыт, мало-мальски влиятельные общественные организации всегда имеют хотя бы минимальное количество освобожденных руководителей (координаторов), организаторов, юриста, которые могут достойно представить организацию в зале суда, на заседании городского совета или законодательного собрания штата.

В любом случае разделение власти, то есть ее рассредоточение происходит благодаря тому, что граждане берут на себя ответственность власти, а не так, что власть предержащие делятся властью.

Продуктивный диалог между гражданскими объединениями и властью в продвинутой форме может вести к тому, что граждане добиваются права участвовать в принятии решения по вопросам, имеющим важное общественное значение. Но опять-таки, получить такое право могут лишь те, кто действительно отстаивает значимые общественные, гражданские интересы, кто вступает в диалог с властью, вооруженный всей полнотой информации по интересующему и граждан, и власть вопросу, кто имеет по нему проект согласованного и реалистического решения. Тогда может действительно произойти соединение, всегда продуктивное, государственных инициатив и гражданского участия . Понятно, что институционализация последнего требует предварительных, идущих снизу, законодательных инициатив, направленных на легитимацию участия граждан (в качестве независимых экспертов, представителей общественных организаций или различных сообществ) в различных общественно-политических процессах.

Вместе с тем важно отметить, что в некоторых развитых демократических странах наметился процесс законодательного оформления гражданского участия. Так, например, принятый в ФРГ Закон «О содействии городскому планированию» устанавливает, что любые инновации в городах должны проводиться при непременном согласовании с горожанами и гражданскими объединениями с тем, чтобы не ущемлялись интересы собственников, арендаторов и пользователей (земли, домов или строений) . Конечно, сам процесс согласования может быть выхолощен бюрократией или крупными капиталистами, заинтересованными в инновациях. Но законом именно признается легитимность гражданского участия в этих процессах; более того, никакие новационные проекты градостроительства не утверждаются вышестоящими органами власти без соответствующей санкции гражданских организаций. Так же в американском штате Гавайи ни один закон не может быть принят, если в ходе слушаний в Палате представителей его проект не получил обоснованной поддержки со стороны общественных организаций или профсоюзов.

Гражданское участие в особенности важно при решении локальных проблем касающихся, например, здравоохранения, состояния окружающей среды, школьного и дошкольного образования, уровня занятости и т.д., к рассмотрению которых политики и государственные чиновники довольно часто подходят, не имея детальной информации и не чувствуя конфликты «изнутри», исходя из «более высоких» государственных интересов. Тем более требуют особого внимания вопросы, принятие решений по которым как правило всегда имеет непрогнозируемые или трудно прогнозируемые отдаленные последствия. Поскольку они касаются каждого гражданина в отдельности, их успешное решение настоятельно требует активной включенности граждан и целевого объединения граждан для их решения.

Одна из идеологем демократического общества заключается в представлении, что это – общество активных лояльных граждан, поддерживающих существующую политическую систему, имеющих право и политические средства влиять на ее функционирование и принятие политических решений. В целом эта идеологема, безусловно, отражает реальность. Однако одно дело, что граждане имеют право реальным участием воздействовать на политические процессы в обществе, и другое – в какой мере они желают воспользоваться этим правом и, что более существенно, чувствуют себя компетентными им пользоваться.

Многочисленные конкретные исследования в США с убеждающим постоянством показывают, что большинство граждан довольствуется сознанием, что они могут воздействовать на политические решения, но мало, кто действительно стремится оказывать такое воздействие . Очевидно, что сами по себе данные опросов не могут быть показателем политического сознания граждан, а степень гражданского участия не является результатом только сознательно принятого решения. Так, если взять такую форму гражданского участия, как голосование на выборах, то индивидуально-типические мотивы электорального поведения весьма вариативны. Скорее голосуют те, кто чувствует себя более укорененным в обществе и в местном сообществе и реже голосуют люди со слабой социальной или локальной идентификацией, молодежь, безработные, работники неквалифицированного труда, малообразованные. Люди старшего возраста, семейные, имеющие работу, посещающие церковь (это касается стран с развитыми религиозными традициями, то есть где религия занимает значимое место в повседневной жизни людей), чаще принимают участие в выборах. Но вместе с тем, скорее принимают участие в голосовании те, у кого сильнее оппозиционные настроения и кто переполнен решимостью изменить существующее положение дел.

Может создаться впечатление, что скорее голосуют те, кто чувствует, что своим голосованием они могут влиять на политиков, кто голосует в поддержку правительства. Но, с другой стороны, фактически участие в выборах может быть результатом предвыборного ажиотажа в СМИ. И в свою очередь сам факт участия в выборах заставляет человека думать, что он может влиять на политиков. Неучастие в выборах может быть следствием недоверия к политикам и политической системе. Но, с другой стороны, само недоверие может быть обусловлено пониманием невозможности квалифицированного участия в выборах. В то же время, по американским данным, на активности участия в выборах сказывается социальное положение граждан. Низшие классы фактически выпадают из выборов (вообще не входят в электорат). Как показывает американский опыт, чем ниже класс, ниже образование, ниже профессиональный уровень и трудовой статус, чем ниже доход, тем ниже процент участия в выборах.

Эти данные следует воспринимать в контексте именно американского политического опыта как общества стабильного, с устоявшейся социальной структурой. По-другому обстоит дело в российском обществе, где резкие социально-экономические перемены последних лет привели к существенным сдвигам в его стратификации. Здесь уровень дохода и образования не может быть индикатором политической активности, так как у подавляющего большинства российских граждан с высоким образованием и высокой квалификацией доход является низким (известная саркастическая сентенция: «Если ты умный, отчего же небогатый?» в современных российских условиях просто неуместна). Другой вопрос, что факт получения диплома о высшем образовании и в советские времена еще не свидетельствовал о действительной образованности, сегодня же, в условиях новых технологических и организационных требований диплом о высшем образовании далеко не всегда действительно сертифицирует соответствующий уровень профессионализма.

Впрочем, электоральная активность является одной из наименее действенных форм гражданского участия. Посредством выборов граждане лишь косвенно оказывают воздействие на политический процесс и фактически не имеют возможности влиять на принятие решений. Иное дело, участие в предвыборных кампаниях . Общественное мнение обычно хорошо осведомлено о единичных и громких акциях гражданского участия – демонстрациях, митингах, забастовках и других формах протеста, включая гражданское неповиновение. Эти акции имеют большое значение для привлечения общественного внимание к острым проблемам, будирование законодателей и правительства. Массовые акции протеста бывают настолько сильными, что заставляют руководителей государства или региона вносить изменения в политику, приступать к решению насущных политических, социально-экономических или культурных проблем. Однако после окончания акций протеста сам процесс оформления решений и их исполнение уже некому бывает контролировать. Поэтому, как показывает опыт западных демократических стран, гораздо бульшими возможностями по влиянию на принятие решений обладает деятельность на местном уровне (в родительских группах помощи или попечительском совете школы, экологическом комитете и т.п.), письма и запросы своему депутату, рутинная и как правило малозаметная работа по лоббированию в законодательных органах. Возможность реально воздействовать на принятие решений существенно увеличивается при личном «выходе» на политиков – законодателей и министров . Более того, действенность гражданского участия предполагает такую систему, которая бы связывала различные формы участия граждан в выработке политических и административных решений, в их исполнении и контроле за ними.

Стремление граждан к участию может объективно ограничиваться недостатком времени и ресурсов. Отсюда ясно, что обществу (но не государству: гражданское общество материально автономно по отношению к государству), заинтересованному в активности граждан, следует изыскивать специальные средства для компенсации и поощрения гражданской активности своих членов.

 

Гражданское объединение

Гражданское общество – это общество индивидуалистически ориентированных граждан. Индивидуализм нередко понимается как синоним эгоизма, то есть чрезмерного себялюбия, страсти к удовлетворению собственного интереса. Однако это не так. Эгоизм является разновидностью индивидуализма, но наряду с другими, существенно отличающимися от него и даже противоположными ему социально-нравственными позициями, например, альтруизмом. Характерно, что как особое явление индивидуализм осознается именно в эпоху становления капитализма и, стало быть, становления гражданского общества. Индивидуализм – это умонастроение или жизненная позиция человека, признающего приоритетность собственного интереса по отношению к групповому (общественному) интересу и рассматривающего частное благо в качестве высшей цели, а функционирование социальных институтов и групп – в качестве основы и средства для ее достижения. В гражданском обществе созданы объективные условия для успешной осуществимости такой позиции и для предотвращения возможных при этом коммунальных и общественных конфликтов.

Исторически индивидуализм формируется как выражение личной автономии человека, его независимости от сословных, конфессиональных или каких-либо иных уз, обусловленных «навязанными» единствами – сообществами. Однако будучи знаком возможности того, что и «один в поле воин», свидетельствуя о продуктивности усилий человека, направленных на осуществление личных (а не корпоративных, коммунальных, клановых) проектов, индивидуализм как стиль жизни чреват одиночеством и глубоким отчуждением. Представляя нравственно-психологическую защиту от коллективного давления, индивидуализм «освобождает» человека от коллективного покровительства и лишает его уютных ниш внутригруппового существования: индивидуалист – это самоопределяющийся человек. Другое дело, что можно выбрать покровительство, можно стать конформистом.

Гражданское общество всем порядком своего функционирования допускает индивидуализм, предполагает индивидуализм, если не сказать больше: обрекает человека на индивидуализм. Но одновременно оно вырабатывает социальные (организационные, политические, правовые) компенсации. Индивидуалисты объединяются. Различного рода объединения, ассоциации, организации – непреложный факт гражданского общества, один из мощнейших резервов демократии. Более того, по мере ослабления иерархических, патерналистских, клановых факторов общественной организации именно возможность и способность людей создавать гражданские и политические объединения является залогом процветания общества. Объединения, созданные по инициативе и усилиями граждан для выражения своей точки зрения, для решения своих частных задач, являются важным организационным условием выживания гражданского общества.

Понятие «сообщества» (community) является одним из ключевых в современной политической социологии. Под сообществом как правило понимается группа людей и семей, объединенных независимо от склонностей, привычек, обычаев и взаимных интересов, действующих согласованно для решения общих интересов . В отличие от «контактной группы» сообщество не предполагает непременно личного знакомства всех членов, взаимопонимания или наличия нормативно-ценностных установок, которые разделяются всеми членами группы. Вместе с тем, в разных странах мира под сообществом чаще всего понимается некоторая локальная общность, которая как таковая уже задает определенное единство интересов. Тогда речь по сути дела идет о людях, проживающих в небольших населенных пунктах. Но сообществом является и группа людей, объединенных местом работы или учебы, профессией, культурными или спортивными пристрастиями. Иными словами, это – довольно широкое понятие. Большинство социологических определений сообщества указывают на то, что это некоторая общность, выражающаяся в единстве интересов. Но можно сказать и обратное: сообщество имеет в своей основе общность интересов, которые разделяют входящие в него люди. Деятельность сообщества (независимо от его природы) отличается тем, что носит групповой характер и ориентирована на достижение общего блага .

В демократическом гражданском обществе существует множество сообществ – в науке, искусстве, юриспруденции, религии и т.д., но допуск в них не может быть демократическим. Ассоциации различаются по масштабам, логике, временной и пространственной протяженности и политической роли неформальных групп, добровольных ассоциаций, экспертных и профессиональных организаций, лоббирующих групп и т.д. Они отличаются от движений, которые, в свою очередь отличаются «по своему собственному уровню организации, по количеству занимающих их проблем, по роли, которую играют в их строении и характере интересы, способ формирования идентичности и потребность в самовыражении, и т.д.» .

Одним из проявлений консервативно-государственнической оппозиции демократии является утверждение о том, что в обществе, тем более крупном и сложно-структурном, постоянно возникает масса проблем, решение которых посильно лишь государству. Было бы глупо спорить с тем, что правительство выполняет жизненно важные функции в обществе по обеспечению национальных интересов. Однако при такой консервативно-государственнической, а по сути дела авторитарно-патерналистской точке зрения не принимается во внимание то, что и национально-общественные проблемы различаются по своему масштабу, а также то, что ни одна государственная проблема не может быть эффективно и с пользой для блага людей решена без вовлечения в ее решение граждан – будь то частные лица, профессионалы, активисты-организаторы или рядовые граждане. Либерально-демократическая точка зрения в этом вопросе и заключается в том, что любые проблемы, непосредственно затрагивающие интересы людей, действительно могут решаться только благодаря их усилиям. И наоборот, ни один проект не может быть ненасильственно реализован в обществе без вовлечения в него граждан как самоопределяющихся и заинтересованных участников. Этот тезис полностью подтвердился в XX веке в различных опытах: с одной стороны, «реального», то есть государственного социализма – негативно и, с другой стороны, либеральных демократий – позитивно.

В организационном и деятельностном плане гражданское общество может противостоять государству только с помощью гражданских и граждански ориентированных организаций.

Вспомним недавнюю советскую историю. Одним из первых «низовых» знаков начавшейся в процессе перестройки либерализации стало появление и распространение именно не санкционированных режимом, инициативных и самодеятельных ассоциаций и групп, получивших название «неформальных». Самодеятельные группы и движения могли возникать и в застойно-советское время. Однако они либо существовали на периферии общественной жизни (это касается даже такого массового движения, как КСП – клубов самодеятельной песни), либо тяготели к институционализации в рамках официальных общественных структур (например, появившееся в начале шестидесятых и заглохнувшее к началу семидесятых «коммунарское» движение в пионерской организации). Самодеятельные группы и движения (позже организации) возникшие на волне социально-политической либерализации второй половины восьмидесятых годов имели (если, строго говоря, не относить к ним спонтанные отрочески-нонконформистские выходки – рок-попсовых или спортивных фанатов, панков и т.п.) явную гражданскую окрашенность, будучи направленными на защиту окружающей среды, сохранение памятников истории и культуры, реанимацию народной памяти. Постепенно они расширили свои задачи до собственно политических проблем, эксплицировав тем самым внутренне присущий неформальному движению мощный политически-оппозиционный заряд. Возникновение «народных фронтов» и аналогичных им массовых организаций в национальных республиках и регионах и выборы их представителей в органы местной и республиканской власти ознаменовало переход неформально-самодеятельного движения в новое качество – главным образом борющихся за власть политических организаций.

Вплоть до начала 1988 года в прессе, в массовой и научной периодике (находившейся под несколько ослабленным, но по-прежнему суровым партийно-идеологическим контролем) превалировала точка зрения на неформальное движение главным образом как молодежное и досуговое. Общественно-политические компоненты этого движения как правило рассматривались как выражение социальной незрелости, неопытности, либо злонамеренности. Такое восприятие неформалов имело свои, чисто внешние, основания: именно молодые люди в первую очередь активно включались в неформальные группы. Но ведь не только они. Главным же в неформальном движении была контркультурность, органично реформатированная по мере его развертывания в политическую оппозиционность. Развитие самодеятельного движения, за какие бы вопросы вовлеченные в неформальные группы и ассоциации люди ни брались, вело к противоречию с абсолютно властвующей в советском обществе партийно-государственной бюрократией именно своей несанкционированностью бюрократическим аппаратом и неподотчетностью ему.

Развитие неформального движения было значимым шагом в плюрализации общественной и политической жизни в СССР и способствовало не только идеологической плюрализации общества. Политический плюрализм стал проникать и в обновленные государственные структуры. Хотя плюрализм был именно дозволен властью, а не добыт гражданами, – граждане не довольствовались дозволенной мерой, а власть не сумела ее удержать. Хватило легкого толчка, чтобы радикально раскачать совершенно не приспособленное к различию взглядов и позиций государственное советское устройство.

Правда, тогда казалось, что неформальное движение, соединенное с возрождающейся кооперацией как потенциально альтернативным экономическим движением, может стать социальной основой гражданского общества. Однако этого не произошло. Энергия нонконформизма и оппозиционности, которую несло в себе неформальное движение, так же как и массовое демократическое движение и забастовочное движение рабочих, была использована становящимися новыми политическими лидерами и формирующимися новыми политическими элитами в их собственной политической борьбе – борьбе за власть. Эта энергия резко пошла на убыль, как только сами лидеры этих движений оказались у власти или приобщенными к новой власти, связанными с ней .

Принесенная перестройкой либерализация обеспечила освобождение личности от государства, от государственной идеологии. Однако она не привела к формированию сознательного и ответственного гражданства. Таковой оказалась логика избавления от правления КПСС. Ослабление всевластия государства и государственного произвола непременно чревато в таком случае ослаблением власти как таковой. Инерция деэтатизирующей «либерализации» оказалась столь сильной, что Россия едва удержалась на краю «освобождения» от государственности вообще.

В свое время А. де Токвиль указывал на то, что в Европе достижение политической свободы связывается именно с основательным разрушением государственного правления, в то время как для уменьшения всевластия государства не обязательно разрушать саму систему власти. Достаточно лишь рассредоточить эту власть, распределив ее между различными должностными лицами. Власть при этом сохраняется, но становится менее опасной для свободы граждан . Правда, говоря о рассредоточении власти, Токвиль имел в виду американский опыт. Но в нем, во-первых, рассредоточенность власти была результатом ее изначальной несосредоточенности и, во-вторых, государственное правление сформировалось на основе сложившейся сильной структуры местного (общинного и районного) административного управления при сохранении за последним исключительной компетенции в сфере частных интересов отдельных сообществ или слоев общества. В абсолютистском, тоталитарном государстве эти функции управления соединены. Мало того, что административное управление является исключительным продолжением и выражением центрального, оно политически и иерархически подчинено ему. При советском режиме функции как всесоюзного (национального), регионального управления, так и низового управления, то есть администрирования были полностью узурпированы верховными органами КПСС. С ослаблением, а затем и разрушением номенклатурно-аппаратной структуры КПСС развалилось и управление государством, а вместе с этим и ведение дел в обществе. С восстановлением государства вновь возрождаются и его административные функции. Административные функции в обществе возрождаются как функции государственного управления, а не самоуправления.

Отличие же восстанавливаемой пост-советской государственности состоит в том, что роль авторитарного центра теперь все больше стремятся выполнять региональные элиты. Это стало тем более реальным после прошедших в 1996 году выборов губернаторов, ставших таким образом в политическом плане намного более независимыми от федерального центра. Таким образом, на среднем уровне власти – уровне субъектов федерации – регионально-номенклатурная олигархия приняла на себя как функции прежних обкомов, так и функции центральной власти. Она стала независимой от центра. Регионально-локальная власть возродилась как власть авторитарная, для которой провозглашенные Конституцией РФ права и свободы граждан фактически не обладают политической значимостью.

Гражданская пассивность в России может быть объяснена историческими причинами – отсутствием демократических традиций и навыков социально-коммунальной жизни, непроясненностью политических свобод, постоянным вмешательством государства (в лице его различных органов) в дела и предприятия граждан и т.д. Чрезмерная активность государства в функционировании общества безусловно ведет к инертности граждан, к ослаблению их способности действовать, к непониманию ими собственных интересов, к отсутствию привычки заботиться о них. Однако люди начнут понимать собственные интересы и заботиться о них лишь при условии, что у них действительно сформируются частные интересы и они тем самым станут гражданами. Неразвитость коммунального (коммунитарного, сублокального, «местнического») духа (сознания) обусловлена отсутствием гарантированных местных, «низовых», «земских», «муниципальных» прав. Местная администрация почти несуверенна. Поэтому она – именно администрация, проводящая интерес высшего начальства, не подотчетная жителям вверенного ей округа, относящаяся к населению как к управляемым и в этом смысле не-гражданам. Это далеко еще не власть проживающих в данной местности граждан.

Материалы по гражданскому участию в западных странах показывают, что многие виды добровольной активности были распространены и у нас в советские времена. Однако их основной организационной формой были «общественная работа», «партийное/комсомольское поручение», соответственно, контролируемые коммунистическими парторганизациями. Добровольная (в смысле неоплачиваемая) активность практически полностью проходила по ведомости партийно-политической работы. Сегодня активность такого рода не приемлется во многом в силу сохраняющейся памяти. Так же если взять детское и молодежное движение (октябрятско-пионерское и комсомольское), в нем, если отвлечься от коммунистически-идеологической наполненности, было много здравого и ценного (шефство над ветеранами, сбор вторичного сырья, «зеленые» рейды и т.д.). Создаваемые ныне бойскаутские организации готовы взять на себя нормальные общественные функции. Однако должно пройти время, должны сложиться традиции, чтобы новые (обновленные) детские и молодежные организации стали одним из регулярных элементов гражданского общества.

Так же неразвитость гражданского духа в обществе обусловлена именно отсутствием правовых гарантий любой не противоречащей закону частной активности – не важно, предпринимательской ли, антрепренерской, посреднической, политической, культурной и т.д. Здесь своего рода порочный круг: люди как правило не озабочены отстаиванием своих прав, поскольку не сформировались их гражданские интересы. Но они не могут определиться в своих гражданских интересах, поскольку в аморфном состоянии находится правовая среда. Только на ее основе эти интересы могут быть представлены, реализованы и легитимным образом защищены как от насильственных и необоснованных притязаний других граждан, так и от покушений со стороны государства (в особенности в лице его правоохранительных учреждений) и со стороны организованного криминалитета.

Российское общество – отчасти разгосударствленное, но еще не оформившееся окончательно как гражданское общество. Интересы в нем – это потребительские интересы атомизированных индивидов, но не организованные и идеологически оформленные интересы социальных новых групп. Российский массовый политический и гражданский опыт еще недостаточен. Тем не менее из разрозненных элементов складывается, пусть порой болезненно, а порой комично, пространство специфически российского пост-советского политического и гражданского опыта.

Одним из убедительных примеров такого рода является опыт выборов, опыт обсуждения избирательных кампаний, сопоставления предвыборных обещаний и реальной политики. Конечно, национальные и местные избирательные кампании последних лет были перенасыщены идеологической риторикой, морализаторством, политической амбициозностью лидеров. Наверное этого нельзя избежать. И дело отнюдь не в том, что фарс выборов в советы, который с рутинной добросовестностью разыгрывался из года в год в СССР, полностью выхолостил гражданский смысл этой важной для демократического государства процедуры. Опыт формально свободных и демократических выборов 1993-1996 годов оказался достаточным для преодоления советских стереотипов отношения к выборам и участию в них. Предвыборные кампании во всем мире принимают форму политических ярмарок, где каждый торговец пытается привлечь и заманить, пусть даже недобросовестной рекламой потенциальных покупателей-избирателей.

Между тем именно выборы, если они действительно организованы на демократических принципах, являются тем исключительным механизмом, который в массовом порядке и на уровне самой системы сдерживает насилие. Как бы ни критиковали всеобщее избирательное право, но именно оно представляет собой тот строгий политический инструмент, с помощью которого можно более или менее точно определить мнение большинства. Критики современной демократии указывают на то, что многие граждане потеряли веру в действенность выборов и отказываются от участия в голосовании, и тем самым их мнение никак не учитывается в ходе голосования. Тем не менее выборы позволяют выявить мнение хотя бы тех, кто готов заявить о своем мнении, пусть даже молчащие иногда составляют в обществе большинство. Выборы предоставляют более или менее равные возможности в состязании политических программ и таким образом выбивают почву из-под ног политических экстремистов и демагогов, готовых по любому случаю выставлять себя в качестве партии большинства.

Думается, игнорирование механизма выборов, а может быть и страх перед его использованием привели к тому, что нарастающий в стране после августа 1991 года политический кризис разразился в сентябре-октябре 1993 года жесткими антиконституционными мерами. Возникший политический узел во внутривластном и гражданском противостоянии пришлось разрубать с помощью грубого и жестокого насилия. Но именно то осеннее экспериментирование с вольницей насилия оказало отрезвляющее воздействие на общество и сбило накал радикализма. В результате выборов 1993 года радикальная оппозиция оказалась представленной в Думе, оказалась как бы вошедшей во власть и готовой принять ответственность если не за политику власти, то хотя бы за гражданский мир. В результате парламентских выборов 1995 года и президентских выборов 1996 года можно говорить о стабилизации пост-советской политической системы в России (как бы ни относиться к этой системе и ни оценивать цену такой стабилизации). Акции гражданского протеста перестали носить откровенно конфронтационный и экстремистский характер. Исполнительная власть уже по-другому смотрит на акции гражданского протеста политических сил, представленных в парламенте страны, а вместе с тем и на любые акции гражданского протеста.

В российском обществе механизмы конструктивной гражданской критики правительства и власти в целом, воздействия избирателей на своих представителей в органах власти, влияние на принятие политических решений складываются слишком постепенно. Однако именно институт выборов сделал возможной и в России «ярмарку» политических идей, как и относительно достоверные политические (а не социологические) замеры политической ситуации и общественного мнения в стране. Предвыборные кампании и необходимость для кандидатов завоевывать симпатии избирателей, «идти в народ», говорить на языке, понятном избирателям, давать понять избирателям, что их голос слышен, создают условия, когда граждане могут, пусть и в ограниченных пределах, воздействовать на власть и на политиков. Президентская предвыборная кампания весны 1996 года в полной мере проявила это.

 

Социальная ответственность

Либерализация в России резко расширила источники и количество доступной информации, дала толчок разнообразию в видах деятельности и в ее внешних проявлениях. В широком плане можно говорить о плюрализации общественной жизни. В большей степени это проявилось в сфере культуры, то есть в сфере норм и ценностей, на которые люди ориентируются в повседневном поведении. В меньшей степени плюрализм коснулся экономики и политики, то есть сфер, где роль государства остается значительной. Так что о позитивном плюрализме общественной жизни в России (предполагающем в первую очередь определяющее разнообразие в экономической и политической сферах) говорить еще преждевременно.

Условием социальной ответственности является свобода самоосуществления – в выборе поприща (в частности, выбора профессии и работы) и путей самоопределения в отношении собственности, потребления, местожительства или передвижения. Ни при каких известных социально-экономических и политических обстоятельствах эти свободы не достигают желаемой полноты и даже в своей неполноте отнюдь неодинаково осваиваются всеми гражданами, остающимися неравными как члены гражданского общества. Именно в контексте гражданского общества эти свободы могут в той или иной мере ограничиваться в зависимости от возможностей и приоритетов общества. Но важно, чтобы ограничения социальных свобод носили правозаконный, а не волюнтаристский или конъюнктурный характер. Чтобы у каждого члена общества была право-гарантированная возможность осуществления жизненно важных перемен – в меру своих интеллектуальных и профессиональных способностей и, конечно, воли к переменам.

На первый взгляд может сложится впечатление, что модернизация российского общества первой половины девяностых годов не сказалась существенным образом на его социальной мобильности и изменении его социальной структуры. Однако даже поверхностное наблюдение показывает, что несмотря на сохраняющуюся внешнюю социальную стабильность в стране происходит действительная смена социальных установок и форм общественного поведения – на фоне поведенческой плюрализации, ценностной деиерархизации, идеологической деканонизации и деидеологизации вообще. Другой вопрос, насколько эта смена носит действительно демократический характер – в какой степени в ней сохраняются демократически приемлемые ценностные критерии справедливости и равенства возможностей.

Смена условий и «правил» жизненной игры вынудила многих к самостоятельным переменам в своей жизни и создало реальные условия для инициативной социально и экономической активности. К глубокому сожалению, социальные реформы на протяжении пяти лет проводились таким образом, что очень незначительное число людей сумело сохранить и тем более развить свои частные интересы в практической деятельности. Неравенство стартовых возможностей сказалось здесь в полной мере. Так, полагаться на свои силы жители столиц и крупных городов фактически могут значительно больше, чем жители малых городов или сел. Но при этом везде доля людей, получивших возможность повысить свой уровень жизни, ниже доли людей, чей уровень жизни в лучшем случае не изменился, а чаще снизился. Соответственно, согласно опросам ВЦИОМ, если в начале 1993 года доля тех среди рабочих, кто хотел бы снова жить так, как до 1985 года, составляла 45%, то два года спустя она поднялась до 58%. Молодые и образованные мужчины лучше могут найти себя в новых условиях. Однако успех новых предпринимателей «первой волны» (1988-1991 годы) во многом определялся такими «естественными» качествами, как энергия, смекалка, творчество, жажда риска (разумеется, в соединении с «полезными связями»). Предприниматели же «второй волны» (1992-1993 годы) – выходцы главным образом из бывшей советской номенклатуры – в гораздо большей степени опирались на старые связи и непосредственный доступ к приватизируемой государственной собственности. Так что управленцы (директора предприятий и баз, чиновники министерств и ведомств) и партийные функционеры силою обстоятельств, то есть обладая полезными социальными связями, фактически владея материальными и организационными ресурсами, оказались более удачливыми при разделе государственной собственности.

Характерно, что среди крупных частных предпринимателей преобладают бывшие советские (партийные) ответственные работники, управленцы-хозяйственники. У них материальные и другие ресурсы, полезные социальные связи, которые при отсутствии стабильных правовых норм и правоохранительного контроля становятся основным гарантом любой предпринимательской деятельности. Советская номенклатура, таким образом, сохранила свою власть, лишь изменив ее модальность. Показательно, что нет никаких данных, свидетельствующих о том, что она заплатила за это каким-то образом своей личной безопасностью: не известно ни одного случая, когда бы жертвой заказного убийства стали выходцы из номенклатуры. На втором месте среди российских предпринимателей – бывшие специалисты. Их исходный капитал – специальная информация и, надо добавить, навыки интеллектуальной и творческой, а значит, новаторской деятельности. Наконец, в бизнес идет молодежь, в основном выпускники высших и средних специальных учебных заведений. Но именно в среде молодежи прослеживается наибольшая имущественная дифференциация. Наименее же мобильны в этом отношении – крестьяне.

Тем не менее свобода социальной активности сама по себе как возможность самостоятельного выбора сферы деятельности большинством россиян признается в качестве одной из ведущих ценностей (наряду с интересной работой и семейным благополучием), определяющей характер планирования ими своей жизни. Растет число людей оптимистично оценивающих свои личные перспективы в ближайшем будущем. Причина этого далеко не только в том, что реально произошла психологическая и функциональная адаптацией масс людей к постоянно ухудшающемуся экономическому положению в стране. Дело в том, что снижаются иждивенческие ожидания граждан в отношении государства как покровителя и гаранта социального благополучия, они переориентируются на свои личные профессиональные, финансовые, социальные и прочие возможности.

Казалось бы частный факт: впервые за многие десятилетия в России возникло относительно однородное потребительское пространство (в той мере, в какой это действительно возможно при значительном спаде национального производства, в том числе в сельском хозяйстве и в легкой промышленности, и при отсутствии у большинства людей стабильного дохода). Но во многом это стало результатом именно активизации частного бизнеса, в особенности в торговле и строительстве, и индивидуальной коммерческой деятельности. Было бы наивным видеть в этом проявление гражданской активности. Это – коммерческая активность. Но если судить по действительным ее результатам, это – социально ориентированная коммерческая активность. В обществе стихийно формируются хозяйственные структуры, непосредственно направленные на удовлетворение потребностей и интересов рядовых граждан. Сам по себе опыт такого рода представляет исключительный по социальной значимости прецедент.

Советский державный строй десятилетиями формировал у советских людей государственно-клиентальную психологию. Растущая на глазах готовность все большего и большего числа людей самостоятельно и (хотя бы в пределах личного опыта) новаторски решать свои жизненные проблемы не может быть переоценена. В социальной активности такого рода проявляется действительная свобода людей от государства, их гражданская автономия. В этом – одно из существенных условий становления развитого гражданского общества.