С.Л.Гурко Об иллюзорности свободы в Интернете
Почему первая реакция на предложение поговорить или написать что-либо об Интернете – желание отказаться? Просто снобизм? Привычка относить массовые эффекты (коммуникации, зрелища, беспорядки, увлечения...) к низкому жанру? Нерефлексируемая приверженность эстетике возвышенного? Впрочем, возвышенного в Интернете, перефразируя поэта, «до...» (тот, правда, говорил: «святого до...»). Но, в самом деле, Интернет стремительно становится, вернее уже стал, просто элементом инфраструктуры нашего все более становящегося искусственным мира. Ведь не черпаем же мы вдохновение из газопровода и почти не отправляем свое святое в канализацию. Если все пойдет хорошо, то, глядишь, на улицах станет тише: все, кроме городских сумасшедших, приучатся отправлять потребность публичного высказывания в специально отведенном для этого месте. И, может быть, в качестве побочных эффектов появятся нежданные радости? Книгопечатание подарило нам, помимо прочего, «списки замеченных опечаток», едва ли не самое интересное место в любой книге, место, где на манер прихотливых трещинок на камне выступает наружу сквозь упорядоченность книжного текста то ли игра неукротимой случайности, то ли игра прячущегося под маской случая маленького человека (например: «на стр. 232 вместо напечатанного «пролетарская» следует читать «буржуазная»»). А еще «телеграфный стиль» и «нетелефонный разговор». Современные же электронные средства мгновенного обмена сообщениями и вовсе смывают и грамматику, и орфографию, возвращаясь к первоначальной идее звукописи, к которой приходит всякий ребенок, усвоивший годам к четырем фонетический алфавит. Сама скорость общения делает соблюдение
формальных правил крайне затруднительным (кроме локальных правил данной языковой игры), зато появляется настоятельная необходимость отыскания новых предельно экономных экспрессивных средств. Ведь большая часть сообщений оказывается неожиданно сильно нагруженной эмоционально. Стоит взглянуть на накал страстей на форумах, скажем, приверженцев определенной марки автомобиля или определенного вида туризма. Наткнувшись на туристическом форуме на яростный, с переходом на личности, спор по этической проблематике, трудно предположить, что началом его послужил внешне безобидный и практический вопрос одного из собеседников о том, на какой маршрут лучше взять новичка, чтобы не отпугнуть сложностями. Задайте на соответствующем форуме вопрос о достоинствах и недостатках определенной модели какой-нибудь современной электронной штучки, вроде телефона, и будьте уверены, что, если только это место не окажется сущей пустыней, тотчас разразится яростный спор с взаимными оскорблениями. Причем в реальном мире (в «реале», как выражаются сетевые люди) ничего подобного не наблюдается. Можно проделать эксперимент, задав тот же вопрос о телефоне в подобающем магазине: весьма вероятно, что найдется доброхот, готовый подключиться к Вашей беседе с продавцом, возможно также, что будут высказаны противоположные мнения, но едва ли разгорятся страсти. Возможные объяснения: другие люди – именно в сети обитают эти странные люди, которые так искренне ко всему относятся, готовые, можно сказать, революционеры, а по асфальтовым улицам ходят вялые, благодушные конформисты; или – дело в количестве потенциальных собеседников, наиболее активные из которых будут и наименее терпимыми... Возможность рациональных объяснений частных аспектов коммуникации в Интернете, разумеется, есть всегда, однако не было бы более правильным попытаться описать эту специфику как особый стиль, порожденный и производимый новой средой, и распространяющийся за ее пределы? Сходным образом, появление кинематографа как технического средства и коммуникационной среды научило нас, в итоге, находить «кинематографичность» далеко за временными и технологическими рамками собственно кино как специфического занятия, и даже использовать кино как продуктивную метафору в философском дискурсе (от Бергсоновского понимания его как «ложного движения» – еще одной, более изощренной попытки подменить время пространством, до Делезианской интерпретации кино как прототипической формы современного мышления).
Специфика Интернета при различии методологических подходов к описанию этой среды чаще всего характеризуется в терминах, соотносительных с понятием свободы. Сюда относится и представление об отсутствии управляющего центра (верное лишь отчасти), и об эволюционном характере развития Сети, и о способности виртуальных сетевых сообществ ускользать от попыток государственного или корпоративного контроля (не случайно значительную часть содержимого Сети составляет в той или иной мере преследуемая порнография), и о более высокой экономической эффективности (а значит, меньшей экономической зависимости) проектов, реализуемых благодаря Сети, таких как проект свободного программного обеспечения. Несоразмерность Интернета человеку проявляется прежде всего в «нечеловеческом» объеме информации, предоставляемой в Сети. И дело тут не столько в эффективности современных средств производства и воспроизведения информации, сколько в универсальности средств представления данных в Сети и их безразличии к информационной специфике. Если где-то на леднике в Гренландии стоит термометр, автоматически снимающий показания раз в минуту, то производимая при этом информация может быть релевантной в рамках определенной деятельности, для определенного (профессионального) сообщества. Однако появление столь удобной универсальной коммуникационной среды как Интернет приводит к «высвобождению» информации из тесных рамок отдельных каналов распространения информации. А постепенно устраняемой «несвободой», фильтровавшей в прежние времена информацию, дававшей ей ограниченный ход, собственно, и является культура в широком смысле слова. Уже для СМИ, прежде всего для международных информационных сетей вроде CNN, характерно это обнаруживаемое ярче всего в Интернете свойство нелокальности сообщений: о катастрофе самолета на другом конце света сообщают прежде, чем об аварии на соседней улице, хотя для потребителя информации большую прагматическую ценность должна бы иметь именно локальная информация. Когда в конце пятидесятых годов XX века Маклюэн называл наступающее состояние «глобальной деревней», таких ярких признаков глобальности, с которыми мы имеем дело теперь, не было и в помине. Однако не следует забывать и о второй части этого определения – «деревня», или, попросту говоря, режим всеобщего «соседства». Непосредственность восприятия событий, происходящих по соседству, не позволяет выстраивать их в упорядоченные по степени значимости ряды, вообще реализовывать какие-либо дискурсивные стратегии. Деревенская
манера рассказывать поражает чужака, прежде всего, жанровой неопределенностью моментов рассказа и различных рассказов: чрезмерная степень детализации второстепенных на чужой взгляд деталей объясняется просто тем фактом, что описывается все, происходившее в таком-то месте в такое-то время. Конечно, в деревне существуют традиционные жанры как элементы фольклорной культуры, сказки например, но рассказ о реальном событии если и обретает жанровую определенность, то только в силу манифестации в нем личности рассказчика. И если «субъект» информационных сообщений СМИ структурирует свои «рассказы», соотносясь прежде всего с аффектами страха и вожделения, то это лишь отчасти объяснимо универсальностью этих аффектов, отчасти же характеризует этого субъекта. Хотя такой способ подачи информации (катастрофические события прежде предсказуемых, скандальные случаи прежде характерных особенностей, и т.д.) отчасти уже выглядит старомодным в сравнении с Интернет-проектами, которые технологически в состоянии себе позволить обновлять информацию хоть ежеминутно, соединяя в общем пространстве новостной страницы сообщения о событиях предельно разнородных, объединяемых только одним качеством: сиюминутностью. Еще необычнее выглядят весьма многочисленные персональные проекты, не обремененные оглядкой на источник финансирования (технология позволяет им быть достаточно дешевыми, чтобы реализовываться как хобби). Основным принципом объединения разнородных объектов на такой персональной странице оказывается система предпочтений и идиосинкразий хозяина страницы. Профессиональные тексты, безграмотные к ним комментарии, расхожие анекдоты, музыкальные записи, отражающие чьи-то пристрастия, нескромные изображения кустарного производства и малоинтересная посторонним частная переписка легко соседствуют на таких страницах, представляя, по-видимому, автопортрет хозяина страницы в технике коллажа. Причем занести пользователя Сети на такую страницу может просто потому, что простоватая поисковая система, индексируя этот ресурс, отметит в нем ключевые слова того самого профессионального текста, который пользователь искал и который в данном случае составляет часть чьей-то личной коллекции артефактов. Подобным образом кастрюльки и половики вывешиваются в деревне на забор, невинно оповещая соседей об обстоятельствах частной жизни... Впрочем, не будем забывать, что в обыденном словоупотреблении «деревня» коннотирует еще и низкий культурный статус. Поэтому, возможно, обычный для Интернета высокий уровень ошибок того рода, какие в любом печатном издании легко устраняются грамотным
корректором, связан не с универсальным маловразумительным извинением молодостью или новизной этого средства коммуникации и не со скоростью формирования и передачи сообщений, не оставляющей времени не только для проверки, но даже и для обдумывания, а представляет собой естественное качество «глобальнодеревенского» стиля. Строго говоря, языковые девиации, характерные для Интернета, постепенно складываются в нечто, похожее на местные говоры и диалекты. Скажем, языки «чата» характеризуются сразу и «экономической» тенденцией к упрощению грамматических правил, отказу от пунктуации, широкому использованию аббревиатур – все это формирует технику своеобразной скорописи, и «расточительной» тенденцией к сознательному коверканию слов, позволяющему передавать что-то вроде интонации (иногда для этого служит стандартная драматургическая техника ремарок). Вообще, не следует забывать, что компьютер появился как средство выполнения вычислений, превосходящих не только вычислительные возможности отдельного человека, но главное – его вычислительные потребности. То есть в компьютере актуализировались потребности, задаваемыми крупными проектами – научными и технологическими (исторически – в первую очередь оборонными). Термин «персональный компьютер», PC – не просто рекламный образ, но невольная констатация факта переноса на персональный уровень технологии, не персональной по своему происхождению. Что означает модификацию личности за счет внедрения в ее структуру дополнительных моментов социального. Персональная армия или персональное телевидение также мыслимы как экзотические варианты усвоения технологии, превращающие, однако, того, кто располагает такими необычными аспектами личности в субъект другого типа (например, субъект истории). Еще одна из метафор, описывающих Интернет – «помойка». То есть место, где содержится грязь, отходы. И дело тут не в этической оценке приемлемости или неприемлемости содержания Сети, а в том, что основной характеристикой грязи является недостаток дифференцированности: смешение всех красок подряд дает «грязный цвет», неограниченное измельчение любого материала дает пыль, повсеместно воспринимаемую как загрязнение, подлежащее постоянному удалению, и так далее. Интернет предлагает возможность недифференцированного сопряжения различных информационных единиц, то есть оказывается «грязной» технологией, загрязняющему влиянию которой приходится постоянно противостоять при помощи введения многообразных ограничений, которые постоянно обозначаются как «профессионализм», «культура».
Представляется, однако, что связность всех со всеми – не технологическая особенность глобальной компьютерной сети, а свойство современного мышления («метонимического», по выраженью Пастернака). Метонимию здесь, видимо, следует понимать как перенос по смежности в противопоставлении метафорическому переносу по сходству. Комбинаторика, всегда бывшая частью технологии искусства, однако в современном искусстве занявшая доминирующую позицию, прочитывается как бессмысленный произвол в силу привычки (возможно, и оправданной) связывать процедуры смыслопорождения скорее с ассоциацией, с метафорой. Предъявление знаков в Сети как предъявление всем сразу отлично от предъявления знаков в искусстве (ведь выбор реципиента – часть художественной стратегии). Однако всегда существовал род деятельности, основанный на предъявлении знаковых продуктов «всем». Таким свойством характеризуется властное действие (в культурную эпоху – политическое). Предъявляемое всем в политическом действии необходимо должно быть оформлено идеологически. А идеологическая форма всегда предполагает редукцию (тезисы хоть Лютера, хоть Ленина итожат предшествующее состояние мысли, но непременно ценой такого упрощения, которое превращает этот идеологический продукт в самодеятельную целостность, выходящую из-под контроля того, кто ее изготовил). Обращение к неопределенному множеству тяготеет к генерализациям, и наоборот – сложный текст вынужден организовывать свою аудиторию. Возвращаясь к ранее поставленному вопросу «почему общение в Интернете агрессивно?», можно предположить, что дело в том, что публично высказываемое не удерживается в режиме мнения и с неизбежностью приобретает характер «истины», противостоящей «заблуждению». Разумеется, можно рассматривать Интернет и как очередное приключение в длинной истории вынесения человеком вовне аспектов собственного существа. Экстериоризация всегда может быть понята как отчуждение (и как основание невроза). Орудие, институт, теория – все привычные формы экстериоризации предполагают и обратный процесс – последующую интериоризацию, воплощение внешней, отчужденной конструкции. Возможность интериоризации новейшей экстериорной формы – Сети как потенциально неограниченной открытости и коммуницируемости (или, попросту говоря, деревни) пока не просматривается. Зато уже представимы связанные с Сетью новые формы невротической симптоматики. Впрочем, противопоставление прежних «метафорических» орудий новейшей «метонимической» среде столь же нечетко, как и разграничение соответствующих тропов.
Но, пожалуй, самой важной особенностью Интернета является его не объектный, а проектный характер (уведомление о том, что «страница находится в стадии разработки» – едва ли не самое распространенное «содержание» страниц Интернета), Впрочем, деревенские постройки тоже пребывают в состоянии перманентного строительства. Незавершенность в данном случае вовсе не является эстетическим приемом, как, например, в японском искусстве, это – просто способ околоприродного, недоокультуренного деревенского существования. Природа как сложная система, чтобы войти в культуру, всегда подвергается «сжатию» – в миф, в эстетическую систему, в научную теорию, и, несмотря на все заверения синергетики о способности сложных систем самостоятельно редуцировать свою «хаотичность» к порядку -обозримому множеству «параметров порядка», всякий раз это кому-то приходится делать. Разве только, на холистский манер, деятель, создающий научную теорию или произведение искусства будет считаться частью той самой системы, которой предстоит «самоорганизовываться». Временность объектов Интернета, их проектный статус приучает нас прощать им несовершенство. Но нелишне вспомнить, что незавершенность не обязана непременно указывать на становление, с тем же успехом она может быть и признаком откладывания или симуляции. Видимость изобилия проективного многообразия, предлагаемого Интернетом, скорее коннотирует его «природность», чем «культурность». Ведь подобно тому как восприятие не есть «объект плюс что-то», но «объект минус что-то» (Бергсон), так и культура – скорее не «природа плюс что-то», а «природа минус что-то». Впрочем, культура как цензурирующая инстанция рассмотрена в психоаналитической традиции. При всех индивидуальных различиях в способностях и возможностях для каждого из нас есть по меньшей мере один текст – жизнь, который каждый допишет до конца, и конец этот будет естественным при любых биографических обстоятельствах. Текст этот может сознательно строиться в рамках раз навсегда принятых правил или произвольно проявляться, следуя спонтанности человека, но он, несомненно, будет завершен. Для внешнего мира каждый из нас – объект, а потому частичен, но себе каждый дан целиком, даже если эта целостность включает разрывы (например, рассматриваемые в психопатологии). Даже если сознание в какой-то момент уличают в неадекватности, то есть в конечном счете в нецелостности, в упущении части себя, то такая нецелостность оказывается отнесенной не к настоящему времени, а к прошлому,
а вернее даже – к будущему, поскольку она станет приписываться прошлому не как воспоминание, но как верование. Таким образом, похоже, требование целостности (а с ней, видимо, и осмысленности) культурных объектов обусловлено антропологически. Но не должны ли мы тогда признать, что Интернет как некультурная в своих основаниях среда, при всех с ним связанных декларациях «освобождения» (вплоть до броского идеологического лозунга «информация должна быть свободна») отлучает нас от той единственной с необходимостью осуществимой, а потому и гарантированно свободной деятельности, каковой является самосозидание, побуждает бесконечно откладывать дело самореализации, приучая вместо законченного произведения себя стремиться к многообразию частичных и временных проектов себя, приостанавливаемых на неопределенный срок то ли ради реализации каких-то дополнительных возможностей, ранее предполагавшихся маргинальными, несущественными, то ли в силу обнаружившейся отчужденности проекта, оставляемого ради бесконечного поиска адекватности? Хотя, с другой стороны, возможно склонность приписывать большим событиям, образованиям, институциям соответственно большое влияние – не более чем предубеждение нашего разума, сходное с тем, какое побуждает выносить сообщение об авиакатастрофе на первые страницы газет, подавляющее большинство читателей которых не имеют никакого отношения ни к жертвам, ни к виновникам этой катастрофы. Может быть, следует практиковать особую сдержанность, допуская, скажем, что позднейший анализ обоснованно покажет, что массовое употребление гильотины в известный исторический период привело, за вычетом всех несобственных эффектов, к какому-нибудь пустяку, вроде изменения способа пришивания воротничков к рубашкам. Тогда, может статься, и Интернет нужен лишь для того (уж позволим себе пользоваться телеологической фразеологией – она просто более экономна), чтобы научиться обходиться на письме без знаков препинания и жестких правил орфографии?
|
|||||
|
 |
|